— Отца утащили, — говорит он, стуча зубами.
Я киваю и сплевываю.
— М-мм… моего тоже.
— Он за мной в выгребную полез, а его сзади…
— Ты в выгребной яме прятался?
— Они не чуют, когда сидишь в дерьме. Думают, ты не человек, а дерьмо. Меня отец научил. Он сам прошлый раз так отсиделся. А в этот раз не успел… Ты знаешь, они зубами вот так хватают и подбрасывают, как собака обезьянца. — Его широко открытые глаза наполнены ужасом пережитого. — Я видел, как папа взлетел… Но он сражался до конца, и даже когда…
— Довольно! Я знаю.
Мамина юбка, вздувшаяся пузырем. Волосы, выскочившие из-под косынки. Отцовские инструменты, чертящие в небе красивые дуги: молоток, катушка, клещи, россыпь сверкающих медных гвоздей…
— …даже когда визгль его зубами: цап! — заканчивает мальчишка, показывая рукой, как сомкнулись зубы. Потревоженные жуки-насосы взлетают звонким хороводом.
Я отворачиваюсь. Можно, конечно, сидеть и скорбеть с ним за компанию. Верный способ завоевать сердце мальчишки: разделить его страдания, показать участие. Я не один раз наблюдала этот метод в действии, сидя на дереве у школьного двора.
Но я не стану так делать. Время моей скорби давно миновало. Те дуги, что описали в небе тела моих родителей, намертво вросли в мою душу, превратившись в часть меня, и уже не саднят, как свежая потеря мальчики.
Оставив его рыдать, я ухожу к ручью и тщательно, с песочком, чищу нож и отмываю лицо, руки и ноги. На коже уже взбухли язвы: поверхность онемела, но боль при нажатии отдается глубоко внутри. Хорошенько выстирав лохмотья, я одеваюсь. Мокрая ткань приятно холодит воспаленные участки.
По пути к дому Харроу я опять прохожу мимо мальчишки. Тот уже перестал рыдать, бедняжка, и лежит ничком, укрытый шевелящимся одеялом. На кухне среди разбросанной утвари я нахожу большой котел. Выволакиваю его во двор, водружаю на тележку. Заслышав шум, Харроу-младший поднимает голову и тупо наблюдает за мной. Я пытаюсь не обращать на него внимания, но мысли подсвечены маленькими теплыми сполохами надежды.
Из разбросанных по двору обезьянцев я выбираю три более-менее чистые тушки, на которых нет жуков, и кладу их в котел, предварительно ополоснув в ручье. В уцелевшей части огорода я выкапываю морковку, несколько картофелин, пару головок чеснока — и несу к котлу, отряхивая землю. Мальчишка неуверенно встает и топчется, не зная, что делать.
— Иди мойся, — говорю я. — Только не в пруду, а в ручье. Нужна проточная вода, чтобы смыть отраву. А потом мы уйдем.
— Куда?
— В город. Добрая горожанка Пратт рассказывала: в прошлый раз каждый принес еду, у кого что уцелело, и люди кормили друг друга. Потому что у многих не уцелело ничего. Этих обезьянцев даже одному тебе надолго не хватит.
Он смотрит на тележку с котлом, потом на меня. Я понимаю, что зря раскатала губки, помылась и шустро собралась. Надо было по-тихому юркнуть в кукурузу. Догадываюсь, что он сейчас скажет.
— Хорошо. Только знаешь…
Он мнется. Может, передумает? Нет, не передумал.
ebooksa