Зачем цветет лори

22
18
20
22
24
26
28
30

– Понятно, – раяна убрала руку, которой пыталась удержать насмерть перепуганную девушку, – иди. Спасибо тебе.

Беатрис вздохнула с облегчением и выскочила за дверь.

Так что после этого разговора Оникс поняла, что с ней теперь не только общаться не будут, но и вообще станут обходить десятой дорогой.

Аид остановился возле поваленного дерева, отвернулся, рассматривая темную воду. Белые птицы кружили над скалами, ныряли, выхватывая серебристых рыбок. Лавьер смотрел на этот знакомый с детства пейзаж и думал о том, что нужно уезжать. Сначала в цитадель, потом в Град. Владыка уже ждет Верховного аида, и не стоит испытывать его терпение слишком долго.

– Я сегодня уезжаю, – неожиданно сказал он.

Оникс сдержала торжествующую улыбку и порадовалась, что мужчина стоит к ней спиной.

– Надолго? – безразлично спросила она.

– А что, будешь скучать? – Он усмехнулся, повернул голову и добавил: – Плохая из тебя притворщица, Оникс, врать совсем не умеешь. Иди ко мне.

Она подошла, и он поднял руку, провел пальцами по ее губам. Оникс заметила свежие, еще не до конца затянувшиеся порезы на запястьях. Но спрашивать, откуда они, конечно, не стала. Аид гладил ей губы и смотрел в глаза.

Он хотел целовать ее, нежно водить языком, чуть прикусывать. Потом расстегнуть на Оникс платье, ощутить под пальцами бархатную кожу, лизнуть соски, чуть сдавить их между пальцев. Хотел прикасаться так, чтобы увидеть на ее лице желание и блаженство. Хотел услышать, что нужен ей. Он хотел, чтобы ей было с ним хорошо… И впервые за свою жизнь Лавьер не хотел уезжать из родового замка, хотел остаться здесь. С ней. И это странное желание пугало его.

Ран Лавьер не помнил, когда в последний раз боялся.

И понимал, что все это иллюзия и обман, в который он почти поверил.

Он наклонился, мягко коснулся губами белых волос. Закрыл глаза.

– Подними юбку, раяна, – сказал он.

Она медленно потянула ткань вверх, глядя, как аид расстегивает штаны. На лице девушки явственно читалась ненависть, и аид усмехнулся, почувствовав знакомую болезненную горечь и злость. Вот так лучше… К ним он привык, эти чувства были понятны. Злость превратится в ярость, а ярость в силу, и станет легче. Он вытравит из души глупую нежность, уничтожит, чего бы это ни стоило. Даже если придется выдрать вместе с душой.

Ран поставил одну ногу раяны на камень и резко вошел в нее, не заботясь о том, что она совсем не готова, потянул за волосы.

– Больно? – спросил он, придерживая девушку за бедра и сильно вколачиваясь в ее тело.

– Да, – выдохнула Оникс.

Он сжал зубы. Ему тоже было больно, почти невыносимо, и он знал только один способ освободиться. Сомкнуть руки на ее шее и задушить, просто убить раяну, избавиться от того, что она будила в нем, не чувствовать больше этого желания, этой нежности, этой страсти. Этой боли и злости, которые не отпускали его ни на миг. Он и сомкнул, надавил на горло, глядя в синие глаза. Девушка молчала, просто смотрела и молчала. Ее дыхание вырывалось с хрипами, губы побледнели. Он замер, рассматривая ее лицо, пальцами ощущая, как бьется ток ее крови, ее жизни. Надавил сильнее. Оникс забилась, вцепилась пальцами в его руки, царапая ногтями в бесплодной попытке освободиться, захрипела.

Он отшвырнул ее так, что раяна упала на песок, застегнул штаны, так и не кончив и не успокоившись. Отвернулся, с бессильной тоской рассматривая море.