Но после случая в доме Макбрайдов меня все чаще одолевали вспышки беспричинной агрессии, которую не могли утихомирить ни доводы здравого смысла, ни мой психотерапевт Линдхардт, ни мольбы матери. Эта агрессия стала сопровождать меня повсюду, включая лед. Я всегда играл жестко, но с холодной головой. Но после происшествия в доме Макбрайдов что-то переключилось в моих мозгах. Какое-то колесико сдвинулось, нарушая ход всех остальных.
Холодная голова? Уважение к противнику? Честная игра? Пф-ф, что дальше? Начнем дарить друг другу леденцы и котяток? Вперед, я не буду. Я скорее размажу по борту любого, кто встанет мне поперек дороги.
Тренер сначала порадовался такой перемене. Мол, один отчаянный сорвиголова в команде еще никому не мешал. Потом, после того, как меня регулярно начали выкидывать на скамейку, тренер потребовал «играть чище». И я играл так чисто, как мог: крови на льду нет – значит, чисто…
Пока одному засранцу из клуба Святого Олафа не вздумалось потягаться со мной. О Ларсе Расмуссене я знал только то, что он самый здоровенный и задиристый игрок в команде противника и у него отпадная старшая сестренка, которая не пропускала ни одного матча.
«Я вертел твою мамочку на своем члене, и вагина у нее все еще ничего», – сказал мне Ларс, глядя прямо в глаза, когда мы разыгрывали шайбу. Это было последнее, что он произнес в тот день. Правда, еще были хрипы, которые он издавал, когда поперхнулся собственной кровью…
«У твоей сестренки, думаю, вагина тоже ничего. Хочешь, я расскажу тебе, как только проверю?» – прошептал я Ларсу, перед тем как нас наконец разняли. На льду после этой игры осталось огромное красное пятно, которое так и не смогли оттереть до следующего матча.
– Вильям, у Ларса сотрясение и травма шеи, – сказала мать следующим утром. Она связалась с его семьей и даже ездила в госпиталь проведать этого выродка. – Парень вообще мог остаться калекой, ударь ты его чуть сильнее. Если это будет продолжаться, то хоккей для тебя закончится.
«Рассказать тебе, на чем он хотел тебя повертеть?» – возразил про себя я, но вслух ничего не сказал. Моя мать слишком добра, чтобы слова вроде этих касались ее ушей. Пусть думает, что это просто беспричинная жестокость…
Меня дисквалифицировали, отстранили от тренировок, хорошенько проехались по ушам, вынесли мозг родителям, обязали пройти курс по управлению гневом и даже предложили проведать в больнице Расмуссена, взывая к моей совести.
Моя совесть была нема и глуха, но к Расмуссену я все-таки заехал, опасаясь окончательно испортить отношения с тренерским составом.
И не зря.
У Ларса в палате сидела его сестра собственной персоной. Я видел ее издалека несколько раз, но еще никогда так близко.
Да, она оказалась не просто симпатичной, а такой, что просто дух захватило: девочка-кошечка с чокером и «хвостом» на макушке, светлые волосы и глаза, синие, как море. Ощущение было такое, будто меня столкнули с обрыва, и теперь я стремительно падаю: сердце где-то в желудке, кишки узлом…
– Посмотри, что ты сделал с ним! – сказала она, резко поднимаясь с кровати, – аж волосы в стороны разлетелись. – Урод!
Я отшатнулся, опасаясь, что девчонка съездит мне по лицу, а загреметь в больницу с ожогами совсем не хотелось.
– Еще шаг, и я сделаю с тобой то же самое, – сказал я.
– Будешь угрожать ей, ублюдок, и я из тебя бургер сделаю, – очнулся Ларс.
Очень смешно было слышать это от парня, чья голова торчала из ортопедического воротника, напоминая огромное мороженое на вафельном рожке.
Девчонка смотрела на меня с таким испугом, словно я уже вынул нож из кармана и приставил к ее горлу. Я пренебрежительно хмыкнул и свалил из палаты.
Какие черти занесли меня сюда? И зачем я сказал ей все то, что сказал? Угрожать девчонкам – такого со мной раньше не случалось… Ее брат – мудила, но она-то тут при чем?
ebooksa