— Ты по-прежнему считаешь, что он использует его до коронации?
Нос у гоблина слегка подрагивает.
— Ловкий ход. Как только корона будет на вашей голове, сбросить ее не сможет уже ничто.
До этого момента я еще не была уверена, кому предназначен яд. Открываю рот и тут же прикусываю язык, чтобы не сморозить какую-нибудь глупость. Разумеется, речь идет о самом Дайне. Чьей еще смерти может желать Балекин? Если бы речь шла об особе не столь значительной, он, скорее всего, избрал бы другой, менее дорогостоящий способ.
Дайн, похоже, заметил, что я удивлена.
— Мы с братом никогда не ладили — уж слишком он честолюбив. И все же я надеялся... — Он машет рукой, словно отгоняет какую-то мысль. — Яд, хотя и считается оружием трусов, отличается эффективностью.
— А как же принцесса Эловин? — спрашиваю я, не подумав как следует. Возможно, яд предназначен и ей тоже. У такой женщины, как королева Орлаг, отравы должно быть целая тележка.
Мой вопрос остается без ответа.
— Может быть, Балекин планирует жениться на ней, — говорит Таракан, к нашему с Даином удивлению. И, видя реакцию, пожимает плечами. — А что? Если он не позаботится о хорошем прикрытии, то станет следующим, кто получит нож в спину. А что касается женитьбы на сестре, то такое у джентри уже случалось.
Впервые за время разговора Дайн позволяет себе рассмеяться.
— Если он женится на ней, то получит нож в грудь.
Эловин всегда казалась мне женщиной мягкой и доброй. И теперь я снова сознаю, как мало на самом деле знаю о мире, в котором собираюсь прокладывать путь.
— Идем. — Таракан жестом предлагает мне встать. — Пора тебе познакомиться с остальными.
Бросаю просительный взгляд в сторону Дайна. Не хочу идти с гоблином, которого только-только встретила и которому еще не вполне доверяю. Даже я, выросшая в доме военного, боюсь гоблинов.
— Пока ты не ушла...— Дайн поднимается и подходит ко мне. — Я обещал, что никто, кроме меня самого, не сможет принудить тебя делать что- то вопреки твоему желанию. Боюсь, мне придется исполнить это обещание. Джуд Дуарте, я запрещаю тебе говорить вслух о том, что ты служишь мне.
Я запрещаю тебе выражать это письменно или песней. Ты никогда и никому не расскажешь о Таракане и других моих шпионах. Ты никогда не раскроешь их секреты, места их встреч, их убежища, квартиры. Пока я жив, ты будешь исполнять это требование.
На шее у меня бусы из ягод рябины, но от магии гейэс они защитить не могут. Это не обычные чары и не простое волшебство.
Бремя заклятия обрушивается на меня, и я знаю, что, если только попытаюсь заговорить, губы не смогут оформить запретные слова. Мне это сильно не нравится. Ужасное, неконтролируемое чувство заставляет рыться в голове, искать способ обойти эту заповедь, но ничего не получается
Думаю о нашей первой поездке в Фейриленд. Как же плакали, буквально выли, Тарин и Виви. Вспоминаю угрюмое лицо Мадока, его каменный подбородок. К детям, тем более человеческим, он явно не привык. Как же, наверно, звенело у него в ушах. Как, должно быть, он хотел, чтобы мы заткнулись. Думать о Мадоке что-то хорошее трудно — на его руках кровь наших родителей, — но в его пользу я скажу вот что: он никогда не прибегал к магии, чтобы стереть нашу печаль или приглушить наши голоса. Он никогда не делал ничего такого, чтобы облегчить себе жизнь.
Стараюсь убедить себя, что принц Дайн делает все правильно, налагая на меня печать молчания, что без этого нельзя. Но по коже бегут мурашки. В какой-то момент меня даже посещает сомнение: а правильным ли было решение поступить к нему на службу.