Я не люблю ничего делать, мне нравится, когда все делают за меня. Когда мне приходится чем-то заниматься, то на меня такая скука наваливается, что даже все болеть начинает.
Ну, мне, конечно, старались привить всякие полезные для общества качества, но они так и не привились, засохли на корню. Вот гляжу я на своих деятельных сверстников и вижу: они точно произошли от обезьяны — все время что-то делают. А я произошел от ленивца. Потому что не люблю ничего делать. И не вижу в том ничего предосудительного. Я ведь никому не мешаю! Ну, и не делаю я ничего, от этого же никому совершенно никакого вреда. В наши дни народ с голоду не помирает, даже наоборот. Я бы с удовольствием всю жизнь пролежал. Но отец так настроил всю лежачую мебель в доме, что днем на ней лежать решительно невозможно. Даже мой диван меня безжалостно предал — едва я приближаюсь к нему на метр, как он растекается по полу.
Впрочем, такими мелочами меня не остановить — я лежу на полу. Эх, мне бы в спокойный двенадцатый век… В крайнем случае — в еще спокойный тринадцатый… Вот бы я там пожил…
А теперь вдруг Европа.
Конечно, я подозревал, что распределение на Европу — тоже часть большого плана по переделыванию меня как вида. Последняя их надежда. Ладно… На Европу, конечно, придется лететь, тут уж не отвертишься. Однако это совсем не означает, что я буду там вовсю перековываться. Я сохраню свои принципы, пронесу их сквозь огонь… Хотя стоп, там, кажется, нет никакого огня, там лед. Ну, значит, я пронесу свои принципы сквозь лед. Вот так.
Я вернулся домой. Сообщил родителям.
Отец был рад. Он высказался примерно в таком духе: мы с матерью воспитывали тебя в любви к труду, в любви к знаниям, как и всех твоих братьев. Твои братья стали приличными людьми, а ты почему-то не стал. Такое случается. Но ничего, перевоспитать человека можно в любом возрасте. Ты повзрослеешь, поумнеешь, а месяц на Европе еще никому не повредил. Вернешься другим человеком.
Я ему сказал, что не хочу быть другим, что хочу оставаться лодырем. А почему нет? Если я буду лодырем, никому от этого плохо не будет…
Отец с горя ушел на балкон. Я — его разочарование.
Мать тоже порадовалась моему распределению. И пустилась в воспоминания, как она в свое время строила телескоп на Альтее и как там было весело: все лопали лапшу из гидропонных водорослей, пели песни…
Ну да, а я буду грызть лед и стучать зубами.
Короче, поддержки внутри семьи я не встретил. Ну ладно, подумал я, покажу я им Европу. Они у меня вздрогнут. Я им всю их гляциологию испорчу! Будут знать!
И лег спать.
А когда проснулся — довольно рано, в шесть, — не теряя времени на разговоры с родителями и долгие проводы, отправился в сторону порта. Шестой док, ангар восемнадцать.
Добирался почти час, но прибыл, кажется, рано. Возле восемнадцатого ангара было тихо. Никакой активности, тишина, будто тут «вату» вокруг распылили. Я побродил вдоль желтого забора, затем подошел к обширным воротам, постучал пальцем. Тишина. Может, они уже улетели без меня? Вдруг случилось такое чудо…
Но для очистки совести я постучал еще раз.
Напрасно я так сделал.
— Ты кто? — спросил через ворота неприветливый голос.
Вопрос подкрепился весьма неприятным пощелкиванием, с каким работают плазменные сварочные аппараты. Мой дядя Леня как-то раз с помощью такого аппарата строил эллинг и по неумению разрядил его в крышу. Так плазма проела и крышу, и катер, и бетонный пол. И мне почему-то казалось, что сейчас такой аппарат нацелен в меня.
К тому же голос показался мне знакомым. Глухим, бархатистым, внушающим смутные подозрения.
ebooksa