Двери в полночь

Провода не закрывают небо. Они — крыша Города, и, где бы ты ни был, ты всегда дома.

С того момента, как во «Всевидящем оке» в меня вогнали нож по самую рукоять, прошло два года.

В больнице я провела три месяца. Каждый день ко мне заходил Борменталь — маленький и лохматый, он создавал комическое впечатление, но было в нем что-то, что заставляло его уважать. Он брал анализы, интересовался не только моим физическим, но и моральным состоянием — и никогда не говорил о том, как мне удалось выжить. Поначалу он пытался представить официальную версию, но, видя, что я не верю, просто замолчал. Я пыталась что-то узнать, но вскоре махнула рукой: в этом крохотном существе твердости было больше, чем в айсберге, на который напоролся «Титаник».

Хотя ранили мне сердце, травма задела все важные функции организма. Я едва шевелилась, о превращении не могло идти и речи. Я больше не чувствовала легкости движений, к которой, оказывается, успела привыкнуть. Я будто снова стала человеком, и теперь мне предстояло снова пройти путь до нелюдя.

Они не приходили. Когда я впервые открыла глаза — через три дня после самого нападения — на тумбочке лежала короткая записка. Ветвистый косой почерк Шефа я узнала сразу. Там было всего несколько слов: «Животное, мы с Оскаром жутко рады, что ты все-таки выжила! Будем воспитывать тебя дальше, чтобы ты наконец уже смогла за себя постоять. Любим-обнимаем, Ш. и О.» — это было все.

Ко мне заходили почти все, с кем я успела познакомиться: Черт и Михалыч, причем последний топтался в ногах и немного краснел; Крапива и несколько незнакомых мне эмпатов — пытались организовать какое-то там экспериментальное лечебное «впрыскивание» в меня энергии — я ничего не почувствовала, но была им благодарна; Вел появлялась у меня почти каждый день с охапкой свежих новостей; даже вечно занятые лисички забежали пару раз справиться о моем здоровье; но только не Оскар и не Шеф.

Мне было грустно, что тут скрывать. Я обиделась на них, обиделась как никогда. И хотя головой понимала, что этому есть объяснение, это ничего не меняло. Вел сказала мне, что Город перешел на военное положение и что они наверняка очень заняты, но я по глазам эмпата видела, что она недоумевает так же, как и я.

Как-то Борменталь наткнулся на меня в таком состоянии. Я лежала, отвернувшись от двери и уткнувшись носом в подушку.

— Почему они не приходят?

Он тихо вздохнул и накрыл мою бледную как мел руку своей ладонью, покрытой мягкой рыжеватой шерстью:

— Поверь мне, маленькая, так лучше для тебя.

— Чем?

Он снова вздохнул:

— Я не имею права рассказывать, прости.

Я кивнула, стараясь проглотить комок обиды в горле, и снова уткнулась в подушку.

Так или иначе, но прошло и это время. И когда Борменталь вновь пришел проведать меня, я успела вскочить с кровати раньше, чем за ним закрылась дверь. Он удовлетворенно хмыкнул, но все равно отказался меня отпускать. В следующий раз я спрыгнула ему на спину со шкафа, поставленного мне в палату. Поправив съехавшие набок очки и дернув коротким, немного собачьим носом, доктор согласился передать решение о моей выписке Оскару и Шефу.

Как ни странно, согласие я получила довольно быстро. Прошло буквально два дня, маленький доктор вошел ко мне в палату с небольшой бумажкой в руках. Я отложила журнал, который со скуки кромсала, пытаясь составить письмо о выкупе из обрезков слов, и внимательно на него посмотрела.

Борменталь опустил глаза в бумажку и снова перечитал ее.

— Ну что, поздравляю, тебя выпускают.

— В чем подвох? — Я оттолкнулась от подушки и перекатилась вперед, оперевшись о руки.