Двери в полночь

Иногда я пыталась понять, что происходит, почему я в таком состоянии и что было до, — но в сознании как будто возникал какой-то барьер, стена, через которую я не могла пробиться. И что важнее, она пугала меня, отгоняя от себя и как будто предупреждая, что там спрятано что-то страшное…

Периодически я чувствовала, что начинаю возвращаться в нормальный мир: кто-то поднимал меня и настойчиво, по слогам, как маленькому ребенку, что-то объяснял. Но как только я начинала что-то различать, в руке, в районе локтя, появлялась легкая боль — и все снова исчезало.

Мне казалось, прошло несколько лет, прежде чем туман вокруг меня стал рассеиваться, а нового укола не последовало. Мир постепенно приходил ко мне — по кускам, разорванный и растрепанный. А вместе с ним — и огромное, чудовищное ощущение тяжести, столь ужасной, что вынести ее я просто не в состоянии, и она вот-вот раздавит меня.

Я невольно захрипела, еще не до конца понимая, что являлось причиной этого ощущения, но чувствуя, что понимание вот-вот навалится на меня, и тогда дышать и жить станет просто невозможно.

— Тихо-тихо, — холодная рука легла мне на лоб. Рядом кто-то был. Голос казался знакомым, но я не могла понять, кто это. — Пора возвращаться, Чирик. Мне жаль — но пора. У нас много дел.

Сознание медленно поднималось из каких-то невыносимых глубин, темных и безмолвных. Кто-то аккуратно и медленно меня поднял, пытаясь посадить рядом с собой. Мышцы меня совершенно не слушались, и я стала падать обратно, но рука держала крепко.

Глаза жгло кипятком. Я попыталась протереть их, но не чувствовала кистей, и мне удалось только кое-как поводить по векам тыльной стороной запястья.

Темная комната с низким потолком и панорамными окнами во всю стену. Плотные шторы наглухо задернуты, несмотря на то, что на дворе ночь, где-то вдалеке — видимо, у противоположной стены — слабо горит ночник.

— С возвращением, — произносит голос рядом с моим ухом, и я резко поворачиваю голову. Мир летит вокруг меня, принуждая уткнуться в светлую ткань, от которой пахнет воздухом и морем.

— Шеф? — кое-как удивленно хриплю я. Язык распух и не слушается.

Он смотрит на меня внимательно, и в его глазах нет привычной насмешки или ставшей обычной за последние недели злости. Только теплота и… сожаление?

— Что слу?.. — начинаю я, и тут воспоминания обрушиваются на меня чугунной плитой, вышибая воздух из легких и заставляя замереть, онемев на полуслове.

…Лужа крови на полу. Пропитавшаяся насквозь бурая простыня, углом свисающая с кровати. Свесившаяся на пол рука, по которой бежит алая струйка. Неуместно красивые рассыпанные по багровеющей подушке волосы. Устремленные в потолок стеклянные глаза. Чуть задранный вверх подбородок, плотно сжатые губы…

— Чирик!

Разодранное в клочья домашнее платье. Еще не успевшие потемнеть брызги крови на обоях. Одна огромная, тошнотворно розового цвета, дыра от груди и до пояса…

— Дыши! Черт возьми, дыши!

…в которой видны изодранные внутренности вперемешку с синей тканью платья…

— Тише, тише… Самое страшное позади: ты вспомнила… Тише, Чирик… Тш… Ш…

…Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я снова смогла дышать и разговаривать. Я сидела, обессиленная, уткнувшись в Шефереля, и не могла даже плакать — слезы будто бы кончились вообще. Будто бы вообще все во мне кончилось…

— Как ты думаешь, она… сильно мучилась?