Вкус ужаса. Коллекция страха,

Я пребывал в слепой уверенности, что этот чертов корабль утонет, несмотря на водонепроницаемые отсеки.

До меня доносились неимоверно далекие голоса.

Голоса, говорившие: «Мы тонем с дифферентом на нос».

Голоса, упрашивавшие: «Мэри, ты должна сесть в шлюпку, я догоню тебя позже!»

Голоса, кричавшие: «А ну назад! Сначала женщины и дети!»

Гораздо ближе ко мне гремели шаги и слышался испуганный лепет на шведском, гаэльском, арабском, японском: пассажиры третьего класса пытались разобраться в переплетении коридоров и выбраться наверх. Члены команды кричали им сдать назад, оставаться в каютах, пока их не позовут к шлюпкам. Но я бывал в море, Господи спаси, я ходил на кораблях, когда был еще жив, и слишком хорошо знал, сколько человек поместится в шлюпки такого размера, как те, что на «Титанике».

Мне нужно было добраться до шлюпочной палубы раньше, чем они выпустят иностранных свиней и позволят кому–то занять место, которое я оплатил вместе с билетом первого класса. И раньше, чем свиньи поймут, что места в шлюпках им не хватит, и вырвут своими грязными лапами власть из рук корабельной команды.

Борьба была воистину адской: я вспоминал описание пятого круга Дантового ада, где грешники пребывают в вечной неподвижности на вязком дне подводами Стикса. У них осталось лишь одно утешение: воды Стикса теплее, чем Атлантический океан в апреле. Вода нулевой температуры воздействовала на вампиров почти так же, как на живых, с той только разницей, что страдания длились дольше, а живым нужно было еще и дышать. Помимо парализующего холода была еще сокрушительная дезориентация, проклятие океанской воды — живой воды. Временами я просто застывал, сражаясь за способность пошевелить рукой или оттолкнуться ногой от металла сжимающихся стен, и это было похоже на попытку остаться в сознании на крайней степени истощения. Я приходил в себя, с трудом продвигался на фут или два, а затем паралич накатывал снова, и справиться с ним было труднее.

Периоды оцепенения становились все дольше, секунд лихорадочной деятельности было все меньше. Я чувствовал, как стены, корпус, палуба все наклоняются, вес воды в трюме увеличивается вдвое, вчетверо, впятеро, и беспомощно замирал, в полной мере сознавая ужасающую глубину океана под килем.

Не знаю, как я не сошел с ума. Не от страха, что умру, когда корабль переломится пополам и начнет опускаться на дно, а от осознания полной уверенности: я не выберусь, и никогда не смогу этого сделать.

Никогда.

По неизвестной мне причине я был полностью в курсе того, что происходит на палубе, в то время как продолжал спазматические, агонизирующие, беспомощные попытки выбраться к лестнице и выжить. Даже громкая музыка оркестра не скрывала кошмарной ясности каждого разговора, каждого шага, треска веревок, которые звенели от напряжения, опуская на воду спасательные шлюпки. Офицеры продолжали свое «сначала женщины и дети», а женщины и дети, кретины безмозглые, искали любой повод остаться на корабле, потому что там было теплее. Лишь немногие мужчины спокойно покинули корабль на первых шлюпках, поскольку женщин, желающих занять свободные места, было совсем немного. Позже я узнал, что в первой шлюпке было всего двенадцать человек. Жалкая миссис Харпер села в шлюпку не только с мужем, но и со своим чертовым пекинесом на руках.

Однако стены вокруг меня продолжали крениться с пугающей скоростью, и первоклассные идиоты (я использую этот термин осознанно) поняли, что с кораблем что–то не так. К тому времени, как я наконец выбрался, жалкий и мокрый, по лестнице до палубы D и поплелся по никем не охраняемой служебной лестнице выше, нос корабля уже ушел под воду, а на борту осталось не более пяти шлюпок.

Не хочу вдаваться в детальное описание того, как вели себя почти две тысячи мужчин и женщин в попытке добраться до ста шестидесяти посадочных мест, единственного способа вырваться из лап смерти. Кто угодно, прожив почти две сотни лет в большом городе вроде Лондона, наверняка не раз видел толпу. Пассажиры «Титаника» вели себя не так уж несдержанно. Да, членам команды пришлось создать живой заслон у шлюпок и угрожать пистолетами любому, кто попытается прорваться, не являясь при этом женщиной или ребенком. Да, мужчины бросились к другим шлюпкам (я был слишком далеко и не успевал к ним, будь они все прокляты!).

Поразительно, но свет все еще горел, а оркестр продолжал играть, внося в происходящее странный диссонанс, но все же, как я понял, именно это заставляло остальных сохранять человеческий облик. Одному Богу известно, как все это происходило бы в темноте, где единственным звуком был бы стон перегруженной арматуры корабля, готового разорваться пополам. Я уже давно отказался от мысли вернуться за сундуком или убить Александру Пакстон. Гораздо позже я узнал, что она, убедившись в том, что «убила» меня, отправилась прямо на шлюпочную палубу и села в одну из первых шлюпок. Она вернулась в Англию и, к сожалению, благополучно дожила до старости.

Сука.

Что же касается меня, то все мои мысли были сосредоточены на том, как добраться до шлюпки. Я надеялся, что спасительный корабль появится прежде, чем ночь сдаст свои позиции. Ведь на борту «Титаника» находились самые богатые люди мира! Наверняка другие корабли на всех парах несутся им на помощь.

Разве нет?

Помимо обычных спасательных шлюпок на «Титанике» было четыре складные парусиновые лодки. Две из них уже были собраны, одна отправилась в море, когда закончились деревянные шлюпки. Еще две бесполезно лежали на крыше офицерских жилых помещений. Они были так тщательно опутаны веревками, что быстро снять их не представлялось возможным, однако вокруг уже сгрудились мужчины, пытающиеся сделать это, прежде чем корабль уйдет под воду. А он, Боже нам помоги, уже собирался это сделать.

Я знал это. Слышал благодаря обостренным чувствам немертвого натужный треск корпуса под тоннами воды. Остов «Титаника» не выдерживал веса — неимоверных тонн — кормы, к тому времени полностью поднявшейся над поверхностью неподвижного, гладкого, как стекло, океана. Генераторы задыхались, свет приобрел красноватый оттенок. Я протолкался сквозь толпу до одной из лодок, но меня опередил маленький джентльмен, помогавший распутывать веревки. Он обратился к офицеру со словами: «Я поплыву на ней». Когда офицер — который уже немало времени отгонял от шлюпок пассажиров мужского пола — хотел запротестовать, джентльмен добавил: