Монахиня Адель из Ада

— Ага! Ага! Типа того… Что-то в этом роде…

Спрятав ключи, привратница приложилась к плоской фляге. Затем стала рассматривать свои наряды, будто видела их впервые. Пошевелила большим пальцем ноги, торчащим из дырявой туфли.

— Давно я не заботилась о своей внешности… А всё работа клятая! И бесполезная! Одни метания и нервы! А вокруг — такие же замызганные личности, как и я, сплошь такие же… Почти сплошь…

Вскочив, она метнулась к старинному шифоньеру, который, кстати, появился в прихожей не так уж и давно. Повертевшись перед зеркалом, она пригрозила кому-то кулаком. Кому-то, кто находился по ту сторону отражения. Себе, что ли?

— Хорошо, хоть шкаф мой мне вернули, навсегда вернули! Отвоевала я его у жуликов! Лучше позже, чем…

О каком шкафе речь, уже понятно: о том самом. Старуха продолжала вертеться у зеркала, то ухмыляясь, то гадливо морщась.

— Замызгали народ, замызгали… И меня всю как червями источили, хоть я и не покойница… Ах, какая раньше из меня была дама! Чисто фрейлина! Тьфу! Даже в зеркало смотреть противно…

Интересно, кто замызгал конкретно её, мадам привратницу?

Глава 3. Петроградка, ул. Бармалеева

Судьба мадам привратницы, с момента её ссоры с дочерью Анной и до наших дней, мало кому была интересна, хотя о ней поговорить стоит, и поговорить подробно. Но сначала выясним, откуда взялся легендарный шкаф в Лялиной кватире, а заодно — почему он появился там так поздно. Ведь Ляля, то бишь Алла Скобелева, была прямой наследницей принцессы-болотнянки. Но сия мебель перешла к ней отнюдь не по наследству, а по весьма странному стечению обстоятельств. Шифоньер угодил в пятикомнатные хоромы после серии перипетий, между прочим, связанных с тремя убийствами. Или попытками совершить их, какая разница.

В принципе, шкафу не привыкать, он и не такое видел. Вспомнить хотя бы графа в несвежей манишке, стоявшего буковкой «г» у его подножия — головой внутрь, пятой точкой наружу… А как душевно с той пятой точкой беседовал Свирид Прокопыч Барский! Прям как с самим графом, который в ту минуту был в отключке, в смысле, давал клятву Имперскому Болоту.

Видавший виды зеркальный артефакт попал на Лиговку, в квартиру Ляли, с Петроградки, с уже упоминавшейся улицы Бармалеева, где было «предпоследнее обиталище мадам привратницы». И виновником загадочного переезда шкафа стал Юра Лялин. Знал ли он, какое отношение имеет историческая мебель к его супруге? В то время — нет.

А заводной пружиной, толчковым механизмом данного события стало долгое, почти безразмерное пребывание в Санкт-Петербурге одного японского субъекта. Неоднократно говорилось, что Петербург заманивает сквозняком, а сквозняк у Большой Двери — явление могучее, кого хошь затянет: и японца, и китайца, и филиппинца. Это из дальних гостей. А уж о финнах, немцах и прочих ближних соседях и говорить нечего. Дверь-то Западная.

Вышеупомянутый японский гражданин был из «купцов», из бизнесменов, а мы уже встречали кой-кого из наших, русских, готового пойти в японские купцы — не далее, как в этом повествовании. Сбылась-таки мечта Свирид-Прокопыча, превратился он в японца, хоть и не сразу, а через двести лет без малого.

Как потомок князя Люлина вышел на того японца, вернее, на его след? Юра Лялин, с 2007 года прочно окопавшийся в Питере, нет-нет, да и позванивал в Москву, в японское посольство, где он когда-то «верой-правдой» отпахал чуть больше года. Зачем? Да просто пообщаться, побалагурить с сотрудниками, уроки им сделать по телефону.

Шпиономания в посольстве, начавшаяся в начале девяностых, снова временно закончилась, и из «гаймусё», то бишь из МИДа Японии, снова поступило указание: обучить всех сотрудников посольства, независимо от возраста и стажа, японскому языку. Одна сотрудница, самая сообразительная, догадалась Юре в Питер позвонить. Напросилась в ученицы — по старой памяти. Эти-то уроки и подвели Юру Лялина к истории с покушениями. К счастью, неудавшимися.

К покойникам в Японии отношение своеобразное, трогательное. Консул Симода, ещё в Юрину бытность, после крушения лайнера над Иркутском, долго сидел на посольской кухне, перебирая пальцами и нежно гладя обгоревшие вещи единственого японского гражданина, бывшего в тот момент на борту, вернее, гражданки — девушки двадцати двух лет. Вещей было немного: паспорт и коричневый норковый вортничок. Видно, купила девушка тот воротничок в России, хотела дома пиджачок или пальтишко справить. Душещипательно было смотреть, как консул и незнакомая ему соотечественница виртуально общались посредством этих вещей, уже после кончины их владелицы.

А вот ещё случай: японская вдова советского военного разведчика Рихарда Зорге, Исии Ханако, получив на руки урну с прахом мужа, потребовала вскрыть её и, пока не извлекла оттуда все золотые коронки супруга, не успокоилась. Успокоившись, заказала огромный перстень и трепетно носила его до конца жизни. Вот какое отношение в Японии к усопшим. Станете любопытствовать и удивляться, ответят коротко: «У нас другая культура».

Ну, а отчёты о телах японских бизнесменов, в лихие девяностые регулярно плававших в подмосковных прудах? Юрик переводил их с чувством гадливости, Симода же — напротив, читал проникновенно, как мусульманин читает Коран. Что интересно, других отчётов тоже было вдоволь: о краже арбатскими цыганами сумочек жён дипломатов, о похищении посольских автомобилей и прочее. Но отношение к ним было не такое трогательное.

Теперь о траурной скорби. Она вполне естественна, когда есть тело. А когда тело не найдено — в этом случае как поступать? Скорбеть рановато, но и радоваться тоже, вроде, нечему. Неопределённость иной раз хуже самого печального известия. Как раз такая ситуация и обрушилась на Юрика, когда тот в очередной раз звякнул-брякнул в посольство.