Она только махнула рукой. В мире не существовало силы, способной удержать ее от таких вот ночных отлучек. Даже страх наказания улетучивался в тот момент, когда, осторожно открыв окно, она вдыхала пряный ночной воздух, полный хвои и прелой листвы (летом и весной), и мокрой, словно уставшей земли (зимой и осенью). Лес, раскинувшийся сразу за их поселком (оселок находился в глубине леса, и древние деревья удачно маскировали неказистые дома с темными крышами, которые словно прятались от людских взглядов), был ей знаком с самого детства, она родилась и выросла в этом лесу, и боялась его меньше, чем некоторых людей, живущих в одном с ней доме.
В первое время (когда она вдруг выросла настолько, что смогла уходить по ночам в лес) она страшно боялась, что ее поймают, и тогда наказание не ограничится еженедельной субботней поркой, к которой она успела уже привыкнуть. В поселке детей воспитывали жестоко. Каждую субботу их пороли розгами в молитвенном доме во искупление совершенных или будущих грехов, и было это обязательным – так же, как посты по пятницам и ежедневные многочасовые молитвы. Оттого дети умирали почти в каждой семье, не выдерживая мучительных избиений и голода. Но оставшиеся становились крепкими, и могли выживать в лесу, превращаясь сами в суровых и непреклонных мучителей, когда у них появлялись собственные семьи. Именно из-за этих избиений она долгое время не решалась уходить в лес, даже когда поняла, что сделать это достаточно просто. Она прекрасно помнила пример десятилетнего мальчишки, пытавшегося убежать из поселка. Его поймали в лесу и отвели в молитвенный дом, а затем били там каждый день в течении целой недели по многу часов, и не давали еды, пока он не умер под розгами. Она знала: нечто подобное ждет и ее, если взрослые поймают ее в лесу, и собственная семья с радостью отдаст ее на расправу как великую грешницу. Но страх перед болью от мучительных побоев был все-таки меньше, чем желание оказаться в лесу и вздохнуть полной грудью пьянящий воздух хоть временной, но – свободы. Ей повезло. Никто ее не поймал. С тех пор она стала выбираться по ночам все чаще и чаще. Сестра была единственным человеком, кто знал, что по ночам она уходит в лес. Но (она чувствовала это) сестра ни за что не выдаст ее – даже под страхом смерти.
Чаще всего она пробиралась к деревне. Рядом с их поселком, в нескольких километрах через лес, была советская деревня. Ее родители, так же, как и все остальные обитатели поселка, плевались и говорили, тайком крестясь, что в той деревне живут исчадия ада, выродки сатаны, нелюди, поклоняющиеся красному сатанинскому флагу, но ей всегда казалось, что это неправда. Люди там были совсем другие, они очень отличались от тех, кого она знала с детства. Женщины смеялись и не повязывали голову платком, а вместо длинных черных юбок носили разноцветные, пестрые платья. И мужчины там были совершенно другие, и дети… Однажды она слышала, как в деревне пели, и еще ей думалось, что детей, которые там живут, никто не бьет в церкви по субботам.
Это были совсем другие люди, другая жизнь. Она заглядывала в окна, пытаясь понять, как живут эти люди, и там, в одном из домов, впервые в жизни увидела игрушки, но не сразу поняла, что это такое. В ее жизни игрушек не было. Среди детей никто не играл. Как будто, рождаясь, она уже становились взрослыми.
Однажды, набравшись смелости, она спросила у старенькой бабушки, которая была к ней добрее всех, почему они так отличаются от тех, кто живут в советской деревне.
– Мы живем в старой вере, по старым законам, – сказала бабушка, – эта жизнь самая правильная из всех остальных.
Так впервые она узнала, что их зовут старообрядцами, и что они не общаются со всем остальным миром. И что дети в этом мире прощались с детством намного раньше, чем в том, другом. Девочки в 14–15 лет выходили замуж, парни женились в 17–18. Она знала: придет время, так будет и с ней, но какая-то часть в глубине противилась этому, заставляя бежать по ночам в поселок, чтобы хотя бы немного взглянуть на ту, другую жизнь, если уж не узнать ее совсем.
В ту ночь в деревню ее гнало не любопытство, а мучительное чувство тревоги. Вот уже несколько дней, как с деревней случилась беда. Всю деревню заняли страшные люди, говорящие на другом языке, в черной форме с черепами на рукавах. Они ездили на громких машинах и стреляли. Еще они брали с собой псов – но не добрых деревенских собак, привыкших жить вместе с людьми, а страшных, злых, словно вырвавшихся из ада – с их оскаленных клыков капала слюна, и они разрывали людей до смерти. Как-то ночью она едва спаслась от двух пьяных верзил, горланящих песню на непонятном языке, а на их черных фуражках были настоящие черепа. Так впервые она увидела вблизи черную эсесовскую форму.
Однажды посреди ночи всех, живущих в поселке, подбросило с постели от грома взрывов и оглушающей стрельбы. Вдалеке, за лесом, заревом горело пламя. В ту ночь никто больше не спал. А утром взрослые сказали, что началась война, и что советскую деревню захватили немцы. И что вся та деревня, а так же их лес, называются теперь оккупированной территорией. Еще взрослые говорили о том, что война эта должна пройти от них стороной, что они не принимают никакого участия в делах грязного мира, и что войны, ведущиеся в мире, погрязшем во грехе, никак не замутят чистого источника их истинной веры.
Она сбежала ночью в деревню и видела, как пылают дома, как лежат мертвые прямо на огородах, а людей выбрасывают на улицу из домов, дома же занимают чужие солдаты.
Утром в их поселке появились немцы: два высоких чина в черной форме и несколько автоматчиков с серебряными бляхами на груди, охраняющие этих высоких чинов. Немцы о чем-то говорили со старейшинами в молитвенном доме, а все население поселка (в том числе и дети), столпились на площади, молчаливо, застыв, ожидая новостей. Через несколько часов немцы уехали, а старейшины, как ни в чем не бывало, собрали всех на вечернюю молитву.
В ту ночь в деревню ее гнало мучительное чувство тревоги. Днем, через окно одной избы она подслушала, что партизаны (кто такие партизаны, она не знала), взорвали немецкий поезд, пустив весь эшелон под откос, и что по направлению к деревне уже выехали грузовики, полные немцев с автоматами, а местные жители называли их страшным непонятным словом – каратели.
Когда, пробираясь по знакомой тропке, она добралась до деревни, то увидела, что никто не спит, и что там происходит что-то, не похожее на все остальное… Немцы бегали по деревне, громко стуча сапогами. И будили людей в каждом доме, а затем, еще спящих, выгоняли на улицу. В деревне почти не было взрослых мужчин, только женщины с детьми, да старики. Мужчины (она слышала это) ушли на фронт. Подгоняя полуодетых людей прикладами автоматов, они гнали их к местной церкви, видневшейся на окраине поселка. Люди, застегивая одежду на ходу и сонно зевая, заходили в церковь. «На молитву» – подумалось ей.
Маленькая девочка лет 5-ти громко хныкала, теребя за рукав старенького пальто мать.
– Мама, мне холодно… холодно…
Не замедляя шаг, мать завязала потуже теплый пуховый платок, с нежностью закутывая головку девочки.
– Что поделать… Я завязала платок потеплей…потерпи…
– Спать хочу….
– Будешь спать – сразу, когда вернемся…
– А зачем, зачем нас туда ведут? Зачем нам идти?
ebooksa