Эволюция Бога. Бог глазами Библии, Корана и науки

Вы, конечно, возразите, что Аполлоний Тианский не постулировал учение о межнациональной любви! Но как мы уже убедились, Иисус, вероятно, тоже ничего подобного не делал. Это учение было развито Павлом, религиозным предпринимателем, который воспользовался им как цементом для своего перспективного предприятия.

А если бы и Павел вообще не рождался? Тогда Павел не был бы Биллом Гейтсом своих дней, человеком, который увидел открытую платформу и основал предприятие, занявшее на ней доминирующее положение. Но тогда это сделал бы кто-нибудь другой. Когда возникает новая большая ниша, платформа – будь то в результате изобретения персонального компьютера или основания Римской империи, – кто-нибудь обычно находит способ эксплуатировать ее.

Или, выражаясь более техническим языком, когда появление новой платформы создает потенциально позитивные внешние сетевые факторы, кто-нибудь обязательно найдет способ реализовать их ценой конкуренции. Некая операционная система для персональных компьютеров имела бы огромный успех, как только ПК стали доступными, независимо от того, родился Билл Гейтс или нет.

Параллели между Аполлонием и Иисусом вполне могут быть не случайным совпадением. К тому времени, как предания об Аполлонии были собраны в книгу, уже появились христианские евангелия, и последователи Аполлония ввиду осознанного или бессознательного желания приукрасить действительность могли придать своему кумиру сходство с Иисусом. В этом-то и суть: сближение такого рода было естественным. Древние пропагандисты религии работали в условиях конкуренции. Они пытались завладеть вниманием людей и удержать его, рассказывая историю, которая, возможно, занимала особое место в их духовной жизни. Для того чтобы религия процветала, она должна предлагать хотя бы не меньше, чем ее конкуренты. Поэтому религии естественным образом развиваются в том же направлении, что и преуспевающие соперницы, точно так же, как рынок вынуждает конкурирующие программные продукты заимствовать лучшие функции друг у друга.

Отсюда и парадокс: сближение формы зачастую является продуктом острого соперничества. Приверженцы Иисуса принижали Аполлония точно так же, как приверженцы Аполлония принижали Иисуса, и точно так же, как приверженцы Apple и Microsoft спорят о недостатках каждой, хотя эти две операционные системы впитали инновационные особенности друг друга¹⁵.

В конечном счете, близки к неизбежным функции, а не конкретные компании или религии. Даже если бы ни Билла Гейтса, ни Стива Джобса не существовало, любая операционная система, занявшая доминирующее положение, была бы пригодна для таких функций, как текстовый редактор и электронная почта. Даже если бы Павел так и не родился, любая религия, занявшая господствующее положение в Римской империи, способствовала бы межнациональным дружеским отношениям. Ибо только религия такого рода могла бы воспользоваться внешними сетевыми факторами, чтобы обставить соперниц.

Обращение Константина

Религия такого же рода могла оказаться притягательной и для императора. Если бы вы правили многонациональной империей, неужели вы не благоволили бы к межнациональной гармонии? Неужели не додумались бы распространять религию, которая ей способствует? Возможно, обращение Константина в христианство отнюдь не случайность. Дни завоеваний и экспансии империи остались позади. Пришло время консолидации, укрепления созданной структуры. (Битва, которая стала причиной обращения Константина, произошла в ходе гражданской войны.) Может быть, Константин просто узнал хорошее связующее вещество для общества, как только увидел его¹⁶.

Это был не первый случай, когда император с корыстными целями менял религиозную принадлежность. Ашока, индийский император III века до н. э., стал для буддизма тем же, чем Константин – для христианства. Покорив государство Калинга в ходе кровопролитной войны, Ашока решил, что народ Калинги и его народ на самом деле братья. Это озарение посетило его после перехода в буддизм, который зародился как движение бродяг из низов, но при поддержке Ашоки распространился по всей Индийской империи. Поскольку мы не располагаем буддийскими текстами, достоверно датированными периодом до правления Ашоки, мы не знаем наверняка, придерживался ли сам Будда идей всеобщей любви и гармонии. Зато Ашока приказывал высекать его собственные толкования буддизма на камнях, колоннах и в пещерах, и некоторых из них уцелели – например, «только согласие достойно похвал»¹⁷. Подобные убеждения императора вполне понятны.

Если вы сомневаетесь в том, что империализму было свойственно поощрять межнациональную дружбу, обратимся к Римской империи до того, как христианская церковь достигла критической массы. Даже в то время, без помощи Павла, римское государство стремилось к межэтнической гармонии, в нем отстаивали терпимость к разным богам разных народов. В этом смысле христианство просто заново изобрело колесо. До появления христианства в империи поощрялись учения, благоприятствующие межнациональной гармонии: все были обязаны чтить официальных богов государства, а в остальном имели право поклоняться тем богам, каким пожелают. После того как официальной религией империи стало христианство, в империи поощрялись учения, благоприятствующие межнациональной гармонии; они поддерживали братскую любовь между христианами и настоятельно рекомендовали каждому быть христианином.

Разумеется, и до того как христианство заняло положение официальной религии, в Риме случались вспышки нетерпимости по отношению к тем, кто не поддавался этой системе толерантности – христианам и евреям. Но и после того как христианство одержало победу, существовала нетерпимость – к нехристианам.

Так что с нравственной точки зрения неясно, достиг ли кульминации прогресс в миссии Павла. До христианства и после христианства имперская формула межнациональной толерантности действовала вполне эффективно. В обоих случаях немногие, не согласные с этой формулой, рисковали подвергнуться преследованиям.

В чем же суть всех этих маневров? Об этом следовало бы спросить у Павла. А суть наших маневров в том, чтобы проанализировать, как и почему христианство по версии Павла превалировало над всеми прочими версиями и, в сущности, над другими религиями.

Смысл упражнения

Смысл двоякий: показать, что некое учение о межнациональной дружбе все равно превалировало бы в пределах Римской империи, так как это учение извлекает большую ценность из имперской платформы, нежели другие учения, а также продемонстрировать, насколько адаптивным данный бог может быть на службе этой логики.

Жизнь Яхве началась с явной национальной предубежденности к неизраильтянам и благосклонности к израильтянам. И даже когда во время Вавилонского пленения он решил, что в будущем его ждет общемировое, а значит, многонациональное, поклонение, он стоял на тех позициях, что неизраильтяне должны находиться в приниженном положении – не просто в подчинении, которого ждут от любых приверженцев всемогущего бога, а более унизительном, чем поклоняющиеся Яхве израильтяне. В сущности, это было подчинение израильтянам, поклоняющимся Яхве; когда монотеистский импульс впервые отчетливо проявился в авраамической традиции, во Второисайе, он был поставлен на службу этнической иерархии.

Тем не менее Яхве вскоре смягчился. Как только Израиль занял прочное и выгодное положение в Персидской империи, появились новые основания для межнациональных дружеских отношений. Как мы уже видели, из самых авторитетных источников Еврейской Библии «священнический источник», или источник Р, выглядит наиболее инклюзивным в интернациональном отношении; по крайней мере источник Р содержит сравнительно доброжелательные представления о народах Персидской империи. Наиболее убедительно выглядит объяснение, согласно которому источник Р отражает ценности, пропагандируемые персидской верхушкой после пленения. Здесь еще до того как правитель Ашока проиллюстрировал эту мысль, Кир Великий показал, что империя способна быть нравственно доброжелательной силой.

Через полтысячелетия после конца пленения в христианском родословии семьи Авраама Бог претерпевает еще одно изменение. Бог источника Р – национальный бог, Бог Израиля. (По крайней мере, под именем Яхве Бог источника Р выглядит национальным, хотя, как мы уже видели, язык источника Р можно истолковать так, чтобы представить богов других народов с их разными именами как проявления единого истинного Бога.) И наоборот, Бог Иисуса – или, по крайней мере, Бог Павла – был явно транснациональным.

Тем не менее было бы ошибочно полагать, подобно некоторым христианам, что христианство заменило «сепаратистского» бога евреев богом «всеобщей любви». Во-первых, «сепаратистский» бог евреев не считал саму по себе этническую принадлежность непреодолимым барьером. Задолго до Павла и даже задолго до источника Р Еврейская Библия предписывала справедливо и милосердно относиться к иммигрантам. Во-вторых, «братолюбие» Павла не было действительно «всеобщим». Оно относилось скорее к другим христианам, чем к посторонним. И действительно, христианский Бог якобы бесконечной любви обрек неверующих на страдания после смерти. И поскольку эти муки должны были продолжаться вечно, Бог не мог утверждать, что это «для их же блага», так, как любящие родители говорят о наказаниях их детей в процессе учебы.

Другими словами, христианство заменило одну разновидность партикуляризма другой. Этот новый партикуляризм основывался не на этнической принадлежности, а на вере. Тех, кто находился за пределами круга допустимых верований, христиане на самом деле не любили – по крайней мере, любили не так, как других христиан. И Бог тоже таких не любил, а если и любил, то нашел странный способ демонстрировать это! Даже народ, который представил Бога этому миру, евреи, не имел права на спасение согласно христианскому учению, сформулированному вслед за Павлом.