Эволюция Бога. Бог глазами Библии, Корана и науки

Но это еще не все вопросы. Например: имелась ли вероятность осуществления организационных стремлений Павла в масштабе Римской империи? Могла ли Павлова версия христианства очутиться на обочине, не выдержав жесткой конкуренции с другими религиями империи? А если бы христианство Павла действительно сдалось и превалировала какая-нибудь другая религия, какими свойствами обладала бы победительница? Эти вопросы побуждают искать ответ на другой, еще более важный: было ли учение о межэтнической братской любви всегда возможным, обещающим рано или поздно достичь процветания. Определенного ответа на этот вопрос мы не дадим никогда: он предполагает слишком много параметров, не поддающихся учету. Однако следующая глава подведет нас ближе к ответу.

Глава 12

Выживание самого достойного христианства

Открытая платформа (с. 305) Евреи для Иисуса (с. 307) Серебряный призер (с. 308) • Был ли на самом деле необходим Иисус? (с. 310) • Обращение Константина (с. 313) • Смысл упражнения (с. 314) • Возвращение Логоса (с. 316)

Христианам не понадобилось много времени, чтобы начать раздражать окружающих. Еще в 64 году н. э., до того, как были написаны все книги Нового Завета, император Нерон приказывал обмазывать последователей Иисуса смолой, распинать на крестах и поджигать¹. Экономному гонителю Нерону, согласно римскому историку Тациту, пылающие тела «служили факелами, когда наступал вечер»². Непосредственной целью императора было превратить христиан в козлов отпущения, возложить на них вину за опустошительный пожар, в котором некоторые винили его самого. Но существовал и менее эфемерный источник конфликтов между христианами и правителями Рима. Как и у евреев, христианское учение не вписывалось в представления римлян о религии.

Римское правительство позволяло народу поклоняться любым богам – главное, чтобы он не забывал отдавать должное официально признанным богам империи. Христиане отказывались чтить государственных богов и не могли искренне признать законность богов, которым поклонялись другие народы. По сути дела, христиане активно оспаривали эту законность, так как были не просто монотеистами, а монотеистами, склонными к прозелитизму.

Прозелитизм преобладал над преследованиями, ряды христиан росли до тех пор, пока в 312 году процесс не достиг известного порога: вдохновленный видением, император Константин решил идти в решающую битву под символом креста. Последовавшая победа возвысила Иисуса в глазах императора и возвестила наступление эпохи официальной толерантности для христианства³. К концу IV века христианство стало официальной религией империи, а языческие религии были в ней запрещены.

Обращение Константина в христианство – краеугольный камень спора о роли случая и неизбежности в истории. Некоторые рассматривают его как непредвиденное обстоятельство: если бы не душевная перемена Константина, христианство могло и не вытеснить язычество с пьедестала европейской религии и дальнейший ход истории был бы иным. Другие считают, что к тому времени христианство хоть и не было религией большинства, но все же достигло критической массы и возобладало бы при любом стечении обстоятельств.

Предположим, что триумф христианства в Римской империи и вправду был обусловлен Константином – насколько нам известно, так оно и было. И предположим, Константин проиграл ту битву, или решил, что крест ему не поможет, и христианство скатилось бы на обочину истории. Что стало бы тогда с идеей межнациональной братской любви, идеей, которая развивалась в такой тесной связи с христианством?

Это вопрос, важный в теологическом отношении. В главе 9, воздавая должное древней, но в некотором смысле современной, теологии Филона, мы упоминали о Логосе – божественном стимуляторе неосуществленного космического замысла, который служит своего рода двигателем нравственного роста. Коль скоро учение Павла о дружеских отношениях между народами могло погибнуть, если бы не единственная военная победа, каким же мощным тогда должен быть этот двигатель? Если Логос реален, разве нравственное просвещение не должно подчиняться чему-то значительно более сильному, чем капризы истории? Но где подтверждения, что такая сила существует? Почему мы считаем, что, независимо от участи Константина, межнациональная дружба имела все шансы одержать верх в развернувшейся на территории Римской империи битве религиозных ценностей?

Открытая платформа

Прежде всего потому, что создание Римской империи придало межнациональной дружбе большую ценность, чем прежде. Мы видели это мельком в предыдущей главе, рассматривая стратегию, выбранную Павлом для построения интернациональной церкви. Чтобы понять смысл добавочной ценности, созданной империей, обратимся к греческому острову Делос II века до н. э., за столетие до возникновения Римской империи.

На этом острове поклонялись богу Гераклу-Мелькарту, плоду слияния тирийского бога Мелькарта и греческого Геракла (Геркулеса). У Геракла-Мелькарта было немало приверженцев среди купцов и моряков из города Тир. «Религиозная» организация тех, кто поклонялся ему, называлась «гераклезиастами» тирийских купцов и моряков⁴.

Купцы и моряки, принадлежавшие к этому культу, приносили жертвы Гераклу-Мелькарту в надежде добиться его благосклонности. Но на самом деле благами одаривал не Геракл-Мелькарт. Принадлежность к его культу означала сбор полезной информации у других купцов и моряков, построение плодотворных связей с ними; с профессиональной точки зрения культ был и базой данных, и сетью полезных контактов. Будь вы купцом или моряком из Тира или с острова Делос, вы наверняка были бы приверженцем этого культа, так как принадлежность к нему имела большую ценность.

Для целей нашего анализа принципиально то, что ваша принадлежность к культу повышала ценность членства в нем, так как своим присоединением к нему каждый слегка увеличивал базу данных и количество потенциально полезных контактов. В общем, чем больше приверженцев было у культа, тем более ценным становилось членство в нем.

Этот феномен известен экономистам как «позитивные сетевые внешние факторы» – чем больше единиц чего-либо имеется, тем ценнее каждая единица. Разумеется, экономисты обычно не применяют эту идею к религии – скорее, к таким вещам, как программное обеспечение. Классический пример – операционная система Microsoft Windows. Когда в пользовании стали насчитываться миллионы копий Windows, множество программных продуктов начали писать для Windows, следовательно, Windows приобрела большую ценность, чем если бы в пользовании находилось всего несколько тысяч копий. Каждый раз, когда кто-нибудь «присоединялся» к сети, покупая компьютер с Windows, он увеличивал ценность членства, усиливая стимул создавать программное обеспечение для платформы Windows.

Идею сетевых внешних факторов можно применить к большинству вещей, которые в том или ином смысле образуют сеть, и религия определенно относится к таковым. Когда бы ни существовали позитивные сетевые внешние факторы, общий принцип одинаков: чтобы во всей полноте пользоваться возможностями сетевых внешних факторов, организациям следует избегать построения необоснованных препятствий на пути к членству. И это приводит нас обратно на Делос.

Через много лет после того как приверженцы Геракла-Мелькарта построили ему храм на Делосе, еще одна группа возвела на том же острове храм богу моря Посейдону. Эти люди были выходцами из города Беритоса, Бейрута, и назывались «посейдонистами» Беритоса, купцами, моряками и складскими работниками⁵. Тот же состав профессий, как у тирийских «гераклезиастов» (разве что с прибавлением кладовщиков), однако у них был другой храм и поклонялись они другому богу.

Разве слияние не могло пойти на пользу обеим группам? А удвоение ресурсов, увеличение базы данных вдвое? Разве не облегчило бы оно деловые поездки, если в этом случае можно было путешествовать через Делос, Тир и Бейрут так, чтобы повсюду был гарантирован радушный прием? Иными словами: разве принадлежность к религии, образованной слиянием, не была бы более ценной и притягательной, чем принадлежность к любой из отдельных религий, – благодаря логике сетевых внешних факторов?

Конечно, слияние групп из Тира и Бейрута было непростым делом, так как между этими городами существовали значительные культурные различия. Тем не менее это были условные различия; в строго коммерческих терминах члены этих двух групп могли бы получить прибыль (в конечном счете) от дружеского взаимодействия между собой. Иначе говоря, эти два культа, позволив культуре разделить их, сохранили потенциальную синергию неосвоенной, сетевые внешние факторы нереализованными. Теоретически такое фиаско могло сделать их уязвимыми в состязании с религией, открытой в равной мере людям из Тира и из Бейрута.