Эволюция Бога. Бог глазами Библии, Корана и науки

Возможно, попытки объяснить развитие религии, особенно религии любви, грубыми коммерческими терминами, выглядят цинично, низводят религию до уровня сетевой сервисной организации. Но в религиозном мире такие практические функции играют некую роль во власти даже в наше время. Мормонская церковь, темпы роста которой сопоставимы с раннехристианскими⁴², служит гладким руслом для коммерческих контактов. В Древнем мире религиозные узы играли более значительную роль в торговле. В сущности, древнегреческие и древнеримские объединения, профессиональные по сути, – например ассоциации кораблестроителей, ремесленников и т. п., – никогда не были сугубо светскими. Как писал С. Г.Уилсон, «элемент религиозной преданности» был «повсеместной чертой древних объединений, как и древней жизни в целом»⁴³. Доверие при совершении сделок, на котором строится бизнес, – доверие, которое сегодня зачастую опирается на замысловатые законы и их надежное исполнение, – в древние времена было подкреплено отчасти законами, но большей частью – верой в честность конкретных людей. А прочным фундаментом для такой веры служила религиозная общность.

Империя как источник возможностей

Приведенные в этой главе практические причины акцента, который Павел делал на любви, в чем-то спекулятивны. Мы слишком мало знаем о ранней истории церкви, чтобы с непоколебимой уверенностью объяснить ее рост. Однако мы можем достаточно уверенно заявить, что достижения Павла – в некотором роде сочетание благоприятных условий и умения эффективно пользоваться ими.

Помимо всего прочего, Римская империя была источником огромных коммерческих возможностей. Соединив некогда удаленные города дорогами с твердым покрытием, подчинив их единому своду законов, она открыла для амбициозных купцов новые горизонты, и во времена Павла купцы уже поняли, что это означает. Вот что сделало колоссальные церковные планы Павла осуществимыми: не только обширность римских территорий, но и тот факт, что на них уже возникли торговые течения, которыми он смог воспользоваться. Павел увидел беспрецедентную возможность для предприимчивой натуры: построить религиозную организацию имперских масштабов.

Но должно быть, с этой целью были связаны некие испытания, потому что Римская империя к тому времени просуществовала почти столетие, а никто не добился ничего подобного. Да, другие религии процветали, особенно мистические греческие и римские, но им недоставало централизованного руководства и единого учения. Дионисийские культы распространялись от города к городу (как и следовало ожидать от религии, значительное место в которой занимало потребление вина), но как отмечал один исследователь, «однажды созданные, местные культы оставались преимущественно автономными и в каждом городе могли приобретать свою форму»⁴⁴. По-видимому, того, кто поставил перед собой цель основать собрания во многих городах и поддерживать связь между ними, ждали нешуточные испытания.

Мы никогда не узнаем наверняка секрет Павла, но некоторые возможные элементы его успеха я уже указал. Во-первых, он пользовался информационными технологиями того времени, письмами, которые доставляли в руки адресатам, и с беспримерной изобретательностью удерживал далекие собрания от распада и скверны. Для того и была поднята тема родственной любви. Во-вторых, он распространил ощущение братства за пределы местных собраний и отдельных народов. Это способствовало радушному приему, который оказывали странствующим главам церкви, а со временем – и христианам в более широком смысле. В этом и других отношениях братская любовь помогала следить, чтобы церкви оставались объединенными – в большей мере, чем городские общины других религий, причем достаточно сплоченными, чтобы выдержать долгий и трудный путь.

Общий принцип здесь заключается в следующем: тот, кто хочет основать обширную организацию в многонациональном государстве, таком, как Римская империя, должен помнить об этнической инклюзивности, иначе ценные ресурсы останутся неиспользованными, а потенциальные сторонники организации – непричастными к ней. Синагоги, рассеянные по всей Римской империи, – один из примеров таких ценных ресурсов. Христианская церковь в Риме – еще один пример. Основателем римской церкви был не Павел, между ее христианами и христианами в Греции и Малой Азии, которых опекал

Павел, имелись разногласия в вероучении. Павел мог, если бы захотел, привлечь внимание к этим различиям и способствовать расколу. Однако он стремился использовать ресурсы Римской церкви, готовясь к миссиям в Испании и других местах – этим и объясняется теплота его послания к римлянам: «Всем находящимся в Риме возлюбленным Божиим… благодарю Бога моего чрез Иисуса Христа за всех вас… непрестанно вспоминаю о вас, всегда прося в молитвах моих… весьма желаю увидеть вас»⁴⁵. На редкость интимный тон, и это при том, что почти все люди, о которых вел речь Павел, были ему не знакомы! Вот пример простого применения раннехристианской формулы успеха.

Насколько универсален универсализм?

Возможно, с трудом верится в то, что учение об истинной, чистой, безграничной любви могло возникнуть из стратегических императивов предпринимательства, пусть даже в области религии. И это Действительно маловероятно. Если что и возникло вместе с ранним христианством, то отнюдь не бог универсалистской любви в строгом смысле слова. Напомним, что сущностью призыва ранней церкви была «братская любовь» – одна из форм «родственной любви». А родственная любовь по определению разборчива: она направлена внутрь, а не вовне, предназначена не для каждого, а для родных.

Любовь такого рода обычно проповедует Павел, – любовь, направленную в первую очередь на других христиан. «Будьте братолюбивы друг ко другу с нежностью», – наставляет он римлян. «Любовью служите друг другу», – убеждает галатов. Он напоминает фессалоникийцам, что они «сами научены Богом любить друг друга; ибо вы так и поступаете со всеми братиями по всей Македонии. Умоляем же вас, братия, более преуспевать»⁴⁶.

Это не значит, что в проповедях Павла не предлагается оснований для истинно универсалистской любви. Он часто призывает христиан распространять великодушие и гостеприимство на необращенных, иногда заходит еще дальше. Так, он говорит фессалоникийцам: «Вас Господь да исполнит и преисполнит любовью друг ко другу и ко всем». Тем не менее не в его правилах ставить христиан и нехристиан точно на одну доску. Галатам он пишет: «Будем делать добро всем, а наипаче своим по вере»⁴⁷.

Павел балансирует на тонкой грани: периодически призывая «любить» нехристиан, но считая, что эта любовь должна быть менее эффективным стимулом к великодушию, нежели «братская любовь», к которой он неустанно призывает в среде христиан. Как ни парадоксально, но это балансирование – ключ к первым успехам христианства.

С одной стороны, христианство снискало славу, распространив свое великодушие на нехристиан. Некоторые из них присоединились к церкви, другие, несомненно, остались высокого мнения о ней, а на наблюдателей произвело впечатление сочувствие церкви к обездоленным.

Но христианство не могло до бесконечности распространять свое великодушие на нехристиан. Ведь церкви как организации требовался рост, а основной приманкой в христианстве служили блага, которые оно обещало своей обширной семье, в том числе материальную помощь в трудные времена. Если бы каждый мог пользоваться этими благами, не обращаясь в христианство, сколько народу приняло бы его? И потом, разве может небольшая группа позволить себе бесконечно помогать всем, кто в этом нуждается, если те, кто пользуется такой помощью, никогда не принесут ничего взамен? Залог развития христианства – благосклонность к посторонним, но не бесконечная благосклонность; разумеется, если эти чужаки становятся своими, им положено не только получать, но и отдавать.

Эта разборчивость христианской любви более чем через столетие после Павла нашла отражение в словах христианского теолога Тертуллиана: «Что отличает нас в глазах наших врагов, так это наша любовь и милосердие: «Только посмотрите, – говорят они, – смотрите, как они любят друг друга!»⁴⁸ Друг друга, а не всех подряд.

Та же разборчивость отражена в известном высказывании Иисуса в Евангелии от Матфея. Иисус объясняет своим последователям, что даже к самым жалким и ничтожным они должны относиться, как к самому Иисусу, чтобы в Судный день он мог сказать им: «Алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». Эти слова могли бы показаться призывом к безграничному состраданию, если бы за ними не следовало уточнение, на которое редко обращают внимание. После того как последователи Иисуса озадаченно спрашивают: «Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?» Иисус отвечает: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших [иногда переводится как «членам моей семьи], то сделали Мне»⁴⁹. Братьям? Членам семьи? В раннем христианстве этими выражениями пользовались для обозначения других христиан.

Конечно, если Павел одним из первых пользовался этим лексиконом, тогда, возможно, такие выражения, как «братья», имели другие, более универсалистские, коннотации во времена Иисуса. Но Евангелие от Матфея было написано уже после Павла, так что его язык следует толковать именно в таком свете. А это значит, что приведенный отрывок настолько согласуется с применяемой Павлом в качестве инструмента идеей братской любви, что остается лишь предположить: может, Иисус и не говорил этих слов, может, их вложили ему в уста, чтобы оправдать стратегию, которая ко временам написания Евангелия от Матфея уже доказала свою ценность. (Этих слов нет в самом раннем из евангелий, от Марка, или в раннем, гипотетически восстановленном источнике Q, – только у Матфея.)

Хотя принадлежность к одной из церквей Павла позволяла радоваться братской любви, она еще не гарантировала пожизненность этой привилегии. Став братом, каждый становился предметом пристального внимания, и чрезмерное потакание своим слабостям могло стать причиной отторжения. В том же Первом послании к Коринфянам, где фигурирует знаменитая ода Павла к любви, содержится следующий отрывок: «Я писал вам не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с таким даже и не есть вместе… извергните развращенного из среды вас»⁵⁰. В церкви Павла действовали широкие критерии для приема в число братьев, но и строгие основания для исключения из таковых.

Эта политика членства помогает объяснить, каким образом христианство могло позволить себе принимать представителей всех классов общества, в том числе неимущих. Пока они не злоупотребляли чужой щедростью и не предавались пороку, они могли считаться полезными. В сущности, христианские церкви становились инструментами социальной мобильности, давая образование целеустремленным ученикам. Один христианин II века отмечал: «Не только богатые среди нас проявляют интерес к нашей философии, но и бедные получают наставления даром… Мы принимаем всех, кто имеет желание слушать»⁵¹.