– Ваша очередь, – сказала леди Ингелстед.
– Верно! – Лулайн начала подбирать юбки, а круг за ее спиной сомкнулся. Проклятие! Знала ли она, что справлять малую нужду ей придется через такие трудности?
Знаменитый Иосиф Лестек кряхтел, напрягался, наконец выдавил в кружку еще несколько капель.
– Да… да…
Но фургон вдруг тряхнуло, кастрюли и миски загрохотали, и актер выпустил из рук конец, чтобы схватиться за поручень. Когда он сумел выпрямиться, позыв улетучился.
– За грех какой проклятье старости на людях? – произнес он строку из последнего монолога «Смерти нищего».
О, в какой тишине он шептал их на пике расцвета своей славы! Какими аплодисментами взрывался зал! Нескончаемые овации… А теперь? Он получил представление о дикой местности, когда труппа проводила гастроли в Мидерленде, но даже не догадывался, какими бывают настоящие дикие края. Из окна он видел только бесконечный океан травы. Из нее торчали развалины, давно забытые остатки Империи, пролежавшие здесь множество лет. Рухнувшие колонны, заросшие стены. Таких руин немало оставалось в этой части Дальней Страны. Их слава минула, их историю забыли, они никого не интересовали. Осколки былых эпох. Впрочем, как и он.
С неудержимой тоской Лестек вспоминал времена, когда мог отлить полное ведро. Бил струей, как пожарный рукав, даже не задумываясь, а потом убегал на сцену, греться в тепле ароматных ламп на китовом жиру, вызывать восторг зала, срывать неистовые аплодисменты. И эта парочка уродливых троллей – драматург и постановщик – умоляли его задержаться еще на сезон, просили, унижались, сулили огромные гонорары, а он не замечал их, увлеченно припудривая лицо. Его приглашали в Агрионт играть в стенах дворца перед лицом Его Августейшего Величества и Закрытым Советом! Он играл роль Первого Мага перед самим Первым Магом – кто из актеров может похвастаться тем же? Он ходил по мостовой из посрамленных критиков, восторженных поклонников и не замечал их у своих ног. Неудачи были не для него.
Потом стали подводить колени, потом кишечник, а за ним и мочевой пузырь. Ухмыляющийся драматург предложил нового актера на главные роли, конечно, с сохранением для Лестека пристойной оплаты и ролей второго плана, пока он не вернет прежнюю силу. Он шатался на сцене, запинался в репликах, потел в сиянии вонючих ламп. И, наконец, постановщик, ухмыляясь, предложил расстаться. Да, это были замечательные годы сотрудничества для них обоих – какие спектакли, какие зрители! – но приходит пора, и нужно искать новые успехи, гнаться за новой мечтой…
– О, вероломство, вот твой мерзкий лик…
Фургон покачнулся, и жалкие капли, которые он выдавливал последний час, выплеснулись из кружки на руку. А он даже не заметил. Стоял и тер щетину на подбородке. Надо бы побриться…
Все-таки следовало соблюдать определенные условности. Он нес культуру в дикие дебри, разве нет? Вытащил письмо Камлинга и вновь пробежал его глазами, проговаривая вслух. Да, он страдал чрезмерно вычурным стилем, этот Камлинг, но похвалами и высокими оценками приятно щекотал самолюбие, обещал прекрасное будущее, замыслил эпохальное представление на подмостках древнего имперского амфитеатра Криза. Постановка века, как он выражался. Культурная феерия!
Иосиф Лестек еще не ушел. Нет! Удача может явиться, откуда не ждешь. И главное, прошло уже много времени с его последних видений. Определенно жизнь налаживается! Лестек сложил письмо и отважно схватился за конец, пристально глядя в окно на медленно проплывающие руины.
– Мое лучшее представление еще впереди, – прошептал он, стиснув зубы и напрягаясь, чтобы выдавить еще каплю в кружку.
– Любопытно, каково это? – произнесла Саллайт, задумчиво глядя на ярко разукрашенный фургон с пурпурной надписью на стенке «Иосиф Лестек». Не то чтобы она когда-то училась грамоте, но Лулайн Бакхорм однажды прочла ей вслух.
– Ты о чем? – спросила Голди, дергая вожжами.
– Ну, быть актером. Выступать перед залом и все такое…
Однажды она видела представление. Мать и отец брали ее с собой. Еще до того, как умерли. Само собой, до того. Не столичные актеры, но тоже неплохие. Она хлопала, пока не заболели ладони.
Голди потеребила локон, выбившийся из-под поношенной шляпки.
– Разве ты не играешь роль перед каждым посетителем?