Рядом с костром возвышался бородатый старец. Под два метра дылда, не меньше! Павел, едва взглянув на него, обозвал его именно так: старцем. Хотя, приблизившись к сцене, убедился: бородатый совсем не был стар. Максимум — лет сорок-сорок пять. Но лицо его казалось узким, длинным, лоб — высоким, щёки — впалыми. Борода была острижена «клинышком». Вкупе с капюшоном, покрывавшим голову старца, вкупе с его белыми, «монашескими» по покрою, одеждами, всё это отсылало в древнюю Русь, во времена Андрея Рублёва и Феофана Грека.
В руке старец держал факел.
Картина была грозной, но слегка абсурдной. Возможно, абсурдности добавляло место действия — сцена.
Вся она лоснилась чем-то масляным. Павел почти не сомневался: её залили бензином. Стойкий характерный запах подтверждал догадку.
Несмотря на то, что прожекторы освещали одну только сцену, в зрительном зале угадывались многочисленные зрители. Головы, покрытые капюшонами, торчали над спинками кресел. При этом тишина в зале стояла зловещая.
- Полицейское оцепление снято, — громко объявил Третьяков. — Вам никто не угрожает. Штурма не будет. — Он чуть помедлил, подождал реакции, но её не последовало. Тогда «ариец» продолжил. — Мы знаем, в вашей общине есть девушка, несколько дней назад начавшая… пророчествовать. Отдайте нам её. Мы не причиним ей вреда. Она нуждается в медицинской и психологической помощи. — Третьяков огляделся. — Кто здесь главный? С кем я могу говорить?
- Тебе незачем говорить с нами, — старец на сцене зачем-то сунул голову в плащ, как курица — под крыло. Завозился, зашебаршил чем-то хрустким. — Ты можешь лишь с нами умереть! — Он чиркнул спичкой. Факел немедленно полыхнул в его руке.
«День огня! — подумалось Павлу. — Сегодня у нас — день огня!»
Капли бензина посверкивали в отблесках пламени. В каждой капле дрожали огненные язычки.
- Объясните, почему вы это делаете? — «ариец» не повысил голоса, и не сбавил тона. Он вопрошал так, как если бы по соседству с ним не происходило ничего необычайного — как если бы он вёл светскую беседу. — Просто объясните, что к чему. Мы тоже хотим знать то, что знаете вы.
- Знать — не важно; важно — чувствовать, — старец всё же снизошёл до ответа. — Та, о ком вы говорите, — дар. — Он мотнул факелом в сторону привязанной к столбу девушки. — С началом мора она потеряла свою личность и обрела чужую. И оказалось: истоки нынешней беды — в прошлом! Через неё, пророчицу, мы впустили в наши мысли, души это прошлое, ощутили вину. И готовы её искупить. Дева умрёт первой, мы — за ней. Ибо она и мы — семья. Она и мы — единая душа общины.
- Мор можно остановить, — проговорил Третьяков. Он обернулся в тёмный зрительный зал и повторил это громче: — Мор остановят! Люди уже наказаны! Большего наказания — Господь не желает!
- Посмотри на это! — в голосе старца прорезалась злоба. Он — одной рукой, не отпуская другой факела, — рванул ворот своего белого одеяния. Рванул с такой силой, что хламида треснула сразу в нескольких местах, тело факельщика обнажилось по пояс.
Всё его покрывали крупные бубоны.
Такого их расположения Павел ещё ни разу не видел. Они походили на сгустки лягушачьей икры. Усеивали кожу старца, в основном, группируясь по три. Только теперь управдом понял: человек на сцене испытывает адские муки. Как он держался — стоял на ногах, не срывался на крик от боли — оставалось только гадать. Павел, веря, что никогда не подхватит Босфорский грипп, всё-таки отвернулся от старца с омерзением: даже смотреть на бубонное царство было невыносимо. Наверное, он инстинктивно попятился, потому как ощутил спиной чьё-то прикосновение.
Обернулся.
К нему тянул руку сеньор Арналдо — просто выставил перед собой кулак, как буфер.
Павел решил было: алхимик попросту ограничивает таким образом личное пространство от посягательств. Но потом заметил в полумраке зала: в его ладони зажато что-то.
Ладонь раскрылась.
На ней поблёскивала склянка с тёмной, неприглядной на вид, замазкой.
ebooksa