Мизансцена: дуло антикварного пистолета — в полутора метрах от высокого лба Вьюна. Этот лоб испещрён глубокими морщинами — Вьюн вообще не молод, да и устал, наверное, не меньше Павла. Но он — не изумлён, не впал в ужас. Похоже, он и вовсе не понимает, что его ждёт. Зато это понимают телохранители. На их лицах — запоздалое раскаяние: «глупость, глупость, глупо облажались!» Они-то знают: что бы сейчас ни делать — поздно! Выстрел прозвучит. Но что-то делать — придётся: что-то пустяшное, чтобы не сказали потом: «стояли и молчали». Площадь — совершает дружный единый вдох — для единого вопля. Эти люди похожи на телохранителей. Они тоже не способны практически ни на что. Только на вопль. Да и то — вопль будет потом. После выстрела.
Павел увидел, как из ствола пистоля вылетела пуля.
Успел даже удивиться: что за бред! Человеческий глаз не способен уследить за пулей.
Но эту пулю он видел.
Это время — его время — текло по-иному. А может, он сам, как новорождённый бог, умел изменять скорость его бега — хотя бы для себя одного.
Выстрел — не был выстрелом.
Не выстрел — хлопок. Нелепый хлопок нарушил тишину. Как будто на брусчатку свалился мешок с мукой или взорвалась шутиха.
Дымный шлейф протянулся за пулей. Казалось, ствол пистоля — фыркнул, как породистый скакун, этим дымом.
Очень много дыма.
Но, пока тот не успел заслонить Вьюна, Тасю и лишившихся — уже лишившихся — работы «пиджаков», Павел застал развязку.
Пуля вошла в залысину на лбу Вьюна.
Она сорвала треть черепа, вместе со скальпом. Варварская пуля, вылетевшая под давлением пламени варварского пороха. Она как будто оскорбила, осквернила жертву — повела себя неприлично, грязно.
И это было эффектно.
Только такая пуля сообщила всем зевакам: Вьюн — мёртв. Только так, разметав костную крошку и рыхлую склизкую губку мозга на полсотни метров вокруг, Третьяков сумел убить не человека — символ. Не человека — чуму.
И — всё закончилось для жертвы. Тело Вьюна — почти бесшумно, почти плавно, как воздушный шар с выдохшимся гелием — осело на брусчатку.
Всё закончилось для Вьюна. Но для площади — всё только начиналось.
Вопли ужаса и гнева послышались отовсюду. Площадь оживала. Сбрасывала оцепенение.
Телохранители, отстав от Таси, схватили за руки Третьякова. Заломили ему руки, поставив на колени. Возможно, они хотели оставить его в живых, чтобы снять с себя обвинения в бездействии — а может, для красивой публичной казни. Но они недооценили толпу.
Ещё недавно Павел недоумевал — на что сгодятся ржавые колюще-режущие предметы, которые подвезли грузовики. Теперь он увидел — на что.
Телохранители Вьюна с минуту сдерживали толпу — заслоняли телами Третьякова от расправы. Управдому, в эту минуту, казалось: их лица опять осветились таинственным внутренним огнём. Но — ангелы или демоны — даже они, в итоге, сдались. Оказались не в состоянии выдерживать удары, сыпавшиеся на них отовсюду. Двое телохранителей пали. Остальные — отступили к лимузину, укрылись за ним. Их не преследовали.