- Думаешь, если ты упокоил и убил, теперь можешь делать, что хочешь? - прошипел голос и новое прикосновение языка к шее вызвал новый всплеск боли. - Брать - и не платить?
- Арххх! - Митя захрипел, судорожно дергаясь в сомкнувшейся на горле хватке.
- Чшшшто? - яд в голосе, казалось, был материальным - он разъедал кожу. - Сказать что-то хочешь? Ну, говори ...
Хватка на горле разжалась, а чудовищный удар в спину швырнул его через всю комнату. Митя с размаху рухнул на кровать, так что та протяжно заскрипела. Перекатился, путаясь в перине, заскреб руками и ногами, отчаянно пытаясь освободиться от обмотавшегося вокруг одеяла, и свалился, всем телом грянувшись об пол.
Растопырившаяся, точно огромный паук, мара замерла напротив. Ее бледное лицо слабо светилось в темноте, глаза казались темными горячими ямами - так угли горят под слоем золы. Из-под подрагивающих от едва слышного рычания кровавых губ выглядывали желтые клыки - гибкий, не по-людски длинный, алый язык смачно прошелся по одному, по второму и припадая грудью к полу, мара медленно поползла к нему - ее свисающие рыжие патлы скребли по доскам, как скребет волочащийся за крысой голый хвост.
- Я ничего не брал!
Даже раздирающая горло боль вдруг отступила - Митя рывком взвился на ноги, отступил, едва не рухнув снова на кровать, и выставил перед собой нож.
- Да чшшшто ты говоришшшшь! - прошипела мара, подкрадываясь все ближе. Хребет ее нечеловечески изгибался, то прогибаясь до самого пола, то выламываясь чудовищным горбом, сложенные за спиной крылья судорожно топорщились. – А мертвеца кто ссссегодня поднял? Вот так просто взял - и потревожил смертный покой. Не ради спасения, не ради защиты, а для чего?
- Он был мне нужен! - прохрипел Митя, сам понимая, что звучит жалко.
- Какая незамутненная наглость! - кровавые губы рыжей мары растянулись в издевательской ухмылке, обнажая клыки до самых десен. - Нужен, надо же! Зачем?
Мите до спазма в горле хотелось придумать какую-нибудь красивую, значимую причину. Или хотя бы просто рявкнуть: «Не твое дело!» Но в глубине черных провалов, заменяющих маре глаза, явственно и несомненно мерцала насмешка, и он решил не унижаться.
- Ради денег! - зло отрезал он.
- Ах, ради деееенег! - мара вдруг замерла и медленно отклонилась назад, усаживаясь на пятки. Выпростала ногу, полностью утратившую человеческие очертания и ставшую похоже на лапу насекомого, и озадаченно почесала затылок.
- Ну, это же все меняет!
- Правда? - Митя растерялся.
- Нет! - рявкнула она, разевая пышущую темным жаром пасть. Одним слитным движением изогнулась в хребте, оттолкнулась от пола и вдруг враз оказалась рядом. Ее глаза-ямины, черные и непроницаемые, как смертная тьма, распахнулись - в глубине их медленно и страшно разгорались огни. – Лавры господина Бабайко покоя не дают?
Митя даже пятиться перестал, настолько оскорбительно это прозвучало. Есть все же разница: грязный жадный лавочник и он! Даже нежити это должно быть очевидно!
- Ты не понимаешь! - почти прорычал он.
Белая холодная щека почти прижалась к Митиной. Медленно, самыми кончиками клыков мара снова прошлась по его шее, оставляя на ней две тонкие кровавые борозды, тут же замерзшие хрупкими алыми сосульками под дыханием ледяного шепота:
- Так объясни мне ...