— …Тоже в силу обстоятельств. У нас и отдельной вакансии такой сейчас нет… Так что — решай сам. Можешь совмещать. Можешь отказаться — тогда води, пожалуйста, на прежних условиях, бога ради. Уровень у тебя классный… — это могло продолжаться ещё долго.
— Вы мне скажите, Владимир Леонидович, я за эти материалы что получу? — я решил расставить точки над буквой «ё».
Он замолчал на полуслове.
— Ээээ… Разумеется… Собственно, на карточку твою будет перечислено, в конце недели. А дальше — ты уж сам смотри… — поехал он по прежним рельсам.
Я бы посмотрел, конечно… Только что-то мне подсказывает: если я останусь исключительно методистом, новых заданий я буду ждать годами… А если с голодухи опять начну водить — получу копейки за разработки, которые тут же откуда-то возникнут. Да и не особенно с разработкой-то поводишь. Вроде бы и не послали… Но впечатления говорят об обратном. Ольга постаралась?
В общем, я ушёл думать. К пампушу на твербул.
Предположим, это — происки Ольги Владленовны. Но тогда бы меня просто вышвырнули на улицу. Зачем тогда все эти разговоры про совмещение? Нет, безусловно, меня хотят оставить. Причём оставить именно в качестве экскурсовода. Тогда откуда взялась идея поставить меня методистом? Ничего, в общем-то, страшного, но почему-то очень обидно. Порой мне очень хотелось стать методистом. Особенно зимой. Когда привозишь вечером путёвки, сапоги от ног можно топором отковыривать — заледенели. Голос, как у старого патефона — один хрип. И Ромка тут же, чистенький, тёпленький — «Я только на полчасика забежал, мне тут надо было кое-что захватить…» — и обратно, к Аллочке под бочок. Насколько я помню по фильмам и книжкам, на фронте к штабным так же относились: «крысы тыловые».
С другой стороны, экскурсовод — не призвание, а болезнь. Причём — неизлечимая. Ещё в школе, когда у нас кружок краеведов организовали, это чувство — упоительное какое-то, что ли… Ты, пятиклашка, мелочь пузатая, стоишь, вещаешь о Петре Великом, где-нибудь в недрах Лефортова, а толпа балбесов-девятиклассников тебя слушает. Хотя и слушают они тебя только потому, что рядом их классная недрёманным оком бдит. Этот момент от внимания как-то ускользает. Зато сам факт… Наверное, комплекс власти. Желание быть в центре. И вызывать интерес. Я скорее без разработок маршрутов проживу, чем без этого.
Но если мне так хочется водить, если мне жизнь без этого — не в жизнь, тогда что меня обижает?
Конечно. Поманили сладким пряником. А я повёлся. То есть с самим — страшно сказать — с самим Романом Вейде себя сравнивать вздумал. Уже и дырку для ордена провертел, толстомордина. Ан, нет. Знай своё место. Пусть даже ты в десять раз круче Ромки, и о чём угодно написать можешь, — всё равно. Скорее уж вакансию закроют, чем тебя на неё возьмут. Вот так. И дело даже не в том, насколько я сам хотел туда попасть… А в том, насколько она, эта вакансия, недостижима для меня, смертного. Вот что обидно! И стоило целый месяц ломать голову, оживлять текст… Подробности какие-то запоминающиеся выискивать, которые восприятие материала облегчают…
Возле моей скамейки нарисовалась какая-то промокшая старушонка. Тощая, дрожащая рука, клубок морщин вместо лица.
— Милок, помоги бабушке… Чем не жалко…
В заднем кармане обнаружилась мелочь. Довольно много.
— Спасибо тебе! Дай бог тебе здоровья!
Нормальное старушечье лицо. Не то, что у нашей… И с чего я вдруг Ярину бабку «нашей» назвал… Интересно, как там Ярослава?
Сегодня с утра, как только вышел из квартиры, сразу позвонил к ней. Где она столько времени пропадать может?!
Жестяная крышка от банки с чаем с весёлым звоном проскакала по полу и скрылась под плитой. Зараза!
Пришлось встать на колени и сунуть руку по самое плечо в её неаппетитные глубины. А как только я разогнулся и поднялся на ноги, крышка тут же выскользнула из пальцев и снова звякнула об пол. Чёрт!
Я с размаха пнул её ногой. Крышка ударилась о стенку, отскочила на середину кухни и замерла.
Интересно, доведись мне ослепнуть, — каким бы я стал? И стал бы вообще? Как воспринимает мир человек без глаз? Я положил Борхесовские «Вечера» на пол, встал и закрыл глаза.