— Ты?! — выдохнула Инна, медленно вставая. — Мне?! К-как? Ты… — в голубых глазах махнула тень понимания. — Так это правда? Про Светку? Это ты ее?! Да! — крикнула она задушено. — Да! Поняла! Я согласна! Мишенька, я…
— Расстегни платье, — резко скомандовал я.
— Докуда? — неловкие девичьи пальцы метнулись расстегивать вязаное платье от подола.
— До пояса, — буркнул я, жестко унимая волнение.
Хорошистка распахнула платье, заголяя длиннущие ноги в капроновых колготках, сквозь которые просвечивали белые кружевные трусики.
Усилием воли я переборол вегетативку, отчего лицо не полыхнуло румянцем, и руками сжал крутые бедра.
«Сейчас бы еще Настя заявилась, для полного счастья…» — подумал я, разгоняя суетливые мыслишки.
— Ой… — слабо пискнула Хорошистка.
— Что? — задрал я голову.
Голубые глаза смотрели на меня, округляясь.
— Печет! — пропищала Инна. — Сильно!
— Это хорошо… — буркнул, водя ладонями, будто оглаживая. Невинное удовольствие путалось с раздражением отверженного, и я сжал зубы. Вытерпел еще с минуту, и отнял руки. — Всё. Хватит.
Обычно после сеанса в теле жила усталость, но сейчас — ни следа утомления. Правда, разнервничался порядком.
— Миша… — тихо произнесла Видова. — Я… Я никогда этого не забуду!
Она стояла, наклонившись, аккуратно застегивая платье, а я следил за ее тонкими ухоженными пальцами, и мне было тошно. Будто всколыхнулся полузабытый осадок. В моей памяти хранилось всё — и серые гравюры амурных страданий, и расписные картинки сердечных радостей. Если разобраться спокойно, без саднящей елочи, то надо быть благодарным Хорошистке — за долгие, нескончаемые минуты былого счастья.
Да, мне снова больно, как тогда, в холодный декабрьский вечер. Это почти невыносимо — тискать девушку, которая предпочла тебе другого! А что было делать? Как поступить? Выгнать Инну? Отказать в исцелении? И кем же стать после этого? Заугольным пакостником, что подленько хихикает над чужим несчастьем? Нет, спасибочки. Лучше уж натужное благородство…
— Я… не знаю, что сказать тебе… — Инна выпрямилась, побледневшая и немного даже жалкая — ее пальцы сцеплялись, сжимались и расплетались, чтобы снова сплестись в узел тяжкой неловкости.
— Скажи: «До свидания», — тускло улыбнулся я.
— До свиданья, — вымолвила Хорошистка. — Не провожай! Я сама, а то опять… — ее голос вздрагивал, позванивая.
Оставшись на кухне, я рассеянно прислушивался к возне в прихожей.