Магниты

Сказал он это с преувеличенно серьезным выражением лица, как, бывало, делал, когда шутил. А еще он почти силой заставил ее попить. Яне очень хотелось спросить: он делает все это в память о друге, для того, чтобы вытащить из нее всю правду и тем самым защитить детей Волкова, или же потому, что она тоже ребенок друга и ей тоже нужна защита? А может, совсем уж невероятное, он просто заботится о ней самой?

Яна хотела обо всем об этом спросить, но вместо этого все рыдала и рыдала. А потом вдруг рассказала всю правду. И про самолетик, и про лимонный сироп. Пока она все это рассказывала, ей очень хотелось умереть, не сходя с места, потому что она предавала маму. И лишь мысль о том, что мама, кажется, предала ее, немного помогала сохранить рассудок.

Когда она закончила, следователь попросил ее сдать телефон. Яна молча сдала. Телефона жалко не было. Было жалко себя и маму. И Льва Константиновича, который смотрел прямо перед собой и больше не шутил.

— Что и требовалось доказать, — пробормотал следователь, и босс поморщился. — Напиши нам адреса и пароли от всех своих почтовых ящиков, — сказал следователь Яне.

И Яна написала. От всех, кроме одного, который мама завела, когда она была совсем ребенком, и на который отправляла каждый год по письму на Янин день рождения, где рассказывала, как она ее любит, и сколько интересного произошло с Яной за прошедший год, и сколько классного ее ждет в будущем. Слезы опять потекли. И на этот раз Лев Константинович не стал ее успокаивать.

Яна ждала, что ее арестуют, но босс сказал: «Пошли», и Яна пошла за ним. На крыльце полицейского участка она остановилась, не зная, что теперь делать и куда идти. Ключи от квартиры по-прежнему лежали у нее в кармане, хотя следователь сообщил, что к ней приедут, чтобы провести в квартире обыск и изъять компьютер и документы. Яна подозревала, что смысла в обыске нет. Если до сегодняшнего дня она считала, что, возможно, ее мама просто запуталась, то теперь ясно понимала: у мамы был план.

— Пойдем. Сегодня у нас переночуешь.

Яна в недоумении повернулась к боссу. Хотела спросить: «У кого „у вас“?» — если они с сыном живут по разным адресам, но ей вдруг стало все равно.

Вышедший из машины Роман открыл для нее заднюю дверь, и Яна, устроившись на сиденье, отвернулась к окну. Боялась, что к ней будут лезть с расспросами, но никто не обращал на нее внимания. Будто ее не существовало.

Роман попросил заехать к Маше, и Яна немного удивилась тому, что оказалась способна испытывать раздражение. Маша ей по-прежнему не нравилась, и теперь Яна наконец поняла почему. Маша нравилась всем: и сидевшему на переднем сиденье Диме, который напрягся после слов Романа, и Льву Константиновичу, который усмехнулся просьбе сына, и уж конечно, Роману, который, завидев Машу, вывалился из машины, даже не дождавшись полной ее остановки.

Яна завидовала. Потому что она тоже хотела быть нужной. С самого детства. Сперва отцу, который так к ней ни разу и не пришел, потом боссу, потом Диме. Вот только ничего не вышло.

Глава 37

Ведь любить можно просто: без драм и разрушенных судеб.

В четверг Лялька проснулась рано и первым делом потянулась за телефоном. Новых сообщений ни от кого не было. Висело одно непрочитанное от Димки еще со вчерашнего дня. Лялька открыла чат и увидела «спасибо», которое он отправил после того, как его подружка приезжала за вещами. Следом шел смайлик с поцелуем. Несколько секунд она смотрела на смайлик, а потом промотала чат вверх. Оказалось, что их переписка ничтожно мала. В ней были короткие Димкины «еду домой», «буду во столько-то», «я дома» и почти не было ее ответов. Максимум «ок». И его сегодняшний смайлик был первым за все время. Лялька уставилась на экран, думая о том, что она находила сотни печатных знаков для общения в Сети с неизвестными ей людьми, а на собственного брата ничего не оставалось. Ни букв, ни слов.

«Я тебя люблю», — написала она и добавила смайлик с поцелуем.

Димка прочел сразу и тут же отбил: «Это летело к Крестовскому, а свернуло ко мне?»

На этот раз смайлик ржал над ее попыткой признаться в любви. Только Лялька вдруг поняла, что Димка не хочет ее обидеть. Ему тоже неловко и непривычно.

«Это летело к моему придурковатому брату. Если залетело не по адресу, то верните ему телефон».

Димка не отвечал долго, а потом написал: «Я тебя тоже, Ляль».

Лялька прижала телефон к губам, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Не от обиды или боли, а оттого, что внутри ворочается что-то огромное и сильное. И Лялька просто не может с этим справиться. Она-то думала, что, признавшись в своей любви Димке и Сергею, выпустит это и ей станет легче. Но оказалось, что их ответы питают этого монстра в ее груди. И, кажется, нужно будет просто как-то учиться с ним мириться и сосуществовать.