Дети войны

Я не смотрю на него — не хочу видеть, как мой лучший друг отводит взгляд, как ищет слова. Даже если ему никто не рассказал, он не мог не знать. Он глава прорицателей и видит скрытое.

— Я должен был молчать. — Эркинар касается моей руки — жест примирения, раскаяния и тревоги. — Старшая звезда велела мне.

Я хочу сказать ему: ты хороший предвестник, всегда делаешь то, что тебе велят. Молчишь, когда просят молчать, никогда не нарушаешь волю старших.

Эта мысль звенит от яда, и я сдерживаю ее. Я успокаиваюсь — словно против воли. Гнев гаснет, день светлеет, прохладный ветер дурманит, как дым в чертогах пророчеств, голоса птиц сплетаются в колдовскую песню.

Я отдергиваю руку. Я не мог сам успокоиться так быстро.

— Прекрати, — говорю я Эркинару.

Мы стоим друг напротив друга, противоположности, черный и белый свет. Моя сила разрушает, его сила проникает за грань и исцеляет душу, а прикосновение — успокаивает тревогу. Я столько раз просил его не делать так.

— Прости, — говорит Эркинар. Он смотрит мне в глаза сейчас. Быть может, он и не думал отводить взгляд.

— Если бы я не простил тебя, — отвечаю я, — говорил бы с тобой по-другому.

Дурманящий покой исчез без следа, и мой голос звучит слишком резко, слишком зло. Я знаю, я не прав, но не могу сдержаться. Мой лучший друг столько лет смотрел, как я живу с покалеченной памятью, и молчал об этом, не выдал себя ни в снах, ни наяву.

— Не проси прощения, — говорю я ему. — Лучше помоги Рэгилю. Помоги Арце.

Эркинар сжимает мою руку, — и я чувствую, как обещание бьется в его ладонях. «Я помогу, — говорит биение его крови. — Я обещаю».

Я киваю.

Мне пора, я должен отправляться на берег. Туда, где ждут мои предвестники и корабль, окрашенный цветом войны.

22

Все было таким привычным и знакомым: чуть приметная дрожь сиденья, гул двигателей, изогнутые борта машины — прозрачные сейчас, — и небо за ними. А качающаяся палуба, соленые брызги и тлеющий в груди страх, — отступали, словно воспоминания о кошмарном сне.

Мы возвращались с тренировки.

Мне все еще сложно было называть выход в море тренировкой, он больше походил на испытание. Но мы в очередной раз устояли перед морем, и теперь машина несла нас домой.

Я улыбнулась, удивляясь своим мыслям. Чуть больше недели прошло — а лагерь преображения уже стал моим домом.

Машина разворачивалась, шла вниз. За бортом теперь проносилась земля, становилась все ближе. Я взялась за поручень, подалась вперед, — хотела увидеть, как мы будем садиться.