Алмаз раджи

Я не упомянул бы о проделке Карниваля, не будь она такой необычной для Франции. Его поступок был единственным случаем нечестности или, вернее, вымогательства за все наше путешествие. Мы в Англии слишком много говорим о нашей честности. Следует быть начеку, сталкиваясь с неумеренными восторгами по поводу заурядной порядочности. Если бы только англичане знали, как о них отзываются за границей, они стали бы немного сдержаннее и меньше чванились.

Молодые девушки, грации Ориньи, не присутствовали при нашем отплытии, но когда мы подходили ко второму мосту, оказалось, что он до отказа забит любопытными. Нас встретили приветственными криками, и еще долго юноши и девушки бежали по берегу, продолжая вопить. Благодаря течению и веслам, мы неслись, как ласточки, и догнать нас, спеша по дощатой набережной, было делом нешуточным. Но девушки поднимали юбки, словно не сомневаясь в изяществе своих лодыжек, и бежали, пока не выбились из сил. Дольше всех упорствовали наши три грации и две их подруги, а когда и они выбились из сил, та, что была впереди, вскочила на пенек и послала нам воздушный поцелуй. Сама богиня Диана не могла бы послать привет с большим изяществом. «Возвращайтесь!» – крикнула она нам вслед, и подруги поддержали ее.

Все холмы вокруг Ориньи повторили: «Возвращайтесь!». Но через мгновение река увлекла нас за поворот, и мы остались наедине с зелеными деревьями и быстрой водой.

Вернуться? О, юные девы, в бурном потоке жизни возврата нет! Всем нам приходится сверять свои часы с циферблатом судьбы. Необоримый поток властно увлекает человека со всеми его фантазиями, точно соломинку, торопясь вперед в пространстве и времени. Этот поток извилист, как течение Уазы; он замедляется, повторяет милые пасторальные сцены, но, в сущности, идет и идет вперед. Пусть он через час посетит тот же самый луг, но за это время он проделает немалый путь, примет воды многих ручейков, с его поверхности к солнцу поднимутся испарения, и пусть даже луг будет тем же самым, река Уаза уже станет другой. Вот почему, о грации Ориньи, даже если моя бродячая судьба снова занесет меня сюда, по улице городка пройду уже не прежний я, а эти почтенные матроны – неужели ими станете вы?

Уаза в своем верхнем течении по-прежнему торопилась к морю. Она мчалась так быстро и весело по всем излучинам, что я вывихнул большой палец, борясь с быстринами, и весь остаток пути мне пришлось грести одной рукой. Иногда Уаза трудолюбиво обслуживала мельницы, а так как речка она все-таки небольшая, то при этом сразу мелела. Нам приходилось спускать ноги за борт и отталкиваться от песчаного дна. А Уаза, напевая, бежала себе вперед между тополей и творила свою зеленую долину. В мире нет ничего лучше прекрасной женщины, хорошей книги и табака, а на четвертое место я поставил бы реку. Я простил Уазе ее покушение на мою жизнь, в котором она была виновна лишь отчасти. Она чуть не погубила меня, но не из злобы, а вследствие желания преодолеть все бесчисленные повороты и излучины и поскорее добраться до моря. Географы, по-видимому, так и не смогли сосчитать ее излучины – во всяком случае, ни на одной карте я их не обнаружил. Один пример скажет больше, чем все карты, вместе взятые. Часа три мы мчались с головокружительной скоростью вниз по течению. Добравшись до какой-то деревушки и спросив, где мы находимся, мы с удивлением обнаружили, что удалились от Ориньи всего на две с половиной мили. Не будь это вопросом чести, как говорят шотландцы, мы с тем же успехом могли бы и вовсе не трогаться с места.

Мы закусили на лугу в окружении тополей. Вокруг трепетали и шелестели листья. Река бежала, спешила и словно сердилась на нашу остановку. Но мы были невозмутимы. В отличие от нас, река-то знала, куда она торопится, а мы были довольны и тем, что нашли уютное местечко, где можно выкурить трубочку. В этот час маклеры на парижской бирже надрывали глотки, чтобы заработать свои два-три процента, но нас это трогало столь же мало, как и неуемный бег потока, возле которого мы приносили жертву богам табака и пищеварения. Торопливость – прибежище недоверчивых. Если человек может доверять собственному сердцу и сердцам своих друзей, он может спокойно откладывать на завтра то, что следовало сделать сегодня. Ну а если он тем временем умрет – значит, он умрет, и вопрос будет исчерпан.

Нам предстояло в течение дня добраться до канала; там, где он пересекал реку, не было никакого знака на берегу, и если бы не случайный прохожий на берегу, мы миновали бы его, не моргнув глазом. Вскоре мы встретили господина, который очень заинтересовался нашим путешествием. При этом я был свидетелем того, как иногда лжет Папироска. Нож у него был норвежский, и по этой причине он вдруг принялся описывать свои приключения в Норвегии, где никогда не бывал. Его била настоящая лихорадка, и позднее он сослался на то, что в него вселился дьявол.

Муи – приветливая деревенька, облепившая замок, окруженный рвом. В воздухе стоял запах конопли, доносившийся с соседних полей. В гостинице «Золотой овен» нас приняли прекрасно. Немецкие снаряды, оставшиеся после осады крепости Ла-Фер, золотые рыбки в круглой вазе, нюрнбергские статуэтки и всевозможные безделушки украшали общий зал. Хозяйкой гостиницы оказалась полная, некрасивая, близорукая женщина, но почти гениальная повариха. После каждой перемены блюд она появлялась в зале и, щуря подслеповатые глазки, несколько минут созерцала стол.

– C’est bon, n’est ce pas?[62] – произносила она и, получив утвердительный ответ, снова исчезала в кухне.

Так обычное французское блюдо – куропатка с капустой – обрело для меня новую цену, и поэтому многие-многие последующие обеды только горько меня разочаровывали. Поистине сладостен был наш отдых в «Золотом овне» в Муи!

Недоброй памяти Ла-Фер

Мы провели в Муи большую часть дня, так как относились к делу философски и в принципе не признавали длинных переходов и ранних отъездов. Вдобавок, сама деревня манила отдохнуть.

Из замка вышла компания в элегантных охотничьих костюмах, с отличными ружьями и ягдташами[63]. Остаться дома, когда эти изящные искатели удовольствий покинули свои постели ни свет ни заря, само по себе было большим удовольствием. Каждый может почувствовать себя аристократом и разыграть роль герцога между маркизами или правящего монарха между герцогами при условии, что ему удастся превзойти их безмятежностью духа. Невозмутимость вытекает из терпения. Спокойные умы не поддаются недоумению и панике, но и в счастье, и в несчастье идут собственным путем, как настенные часы во время грозы.

Мы без происшествий добрались до Ла-Фер, но небо нахмурилось и дождь стал накрапывать, прежде чем мы пристроили свои скорлупки. Ла-Фер – укрепленный город, стоящий в долине и опоясанный двумя линиями бастионов. Между первой и второй линиями укреплений лежит широкая полоса земли с небольшими возделанными полями. Там и сям вдоль дороги стояли часовые, не позволявшие сходить с шоссе из-за военных учений. Наконец мы вошли в город. Окна уютно светились, в воздухе плавали дразнящие запахи еды. Город был переполнен резервистами, съехавшимися для осенних маневров; они быстро пробегали по улицам, кутаясь в свои шинели. В такой вечер приятно сидеть под надежной крышей за ужином и слушать стук дождя по стеклам.

Мы с Папироской предвкушали блаженство, так как нам сказали, что в Ла-Фер замечательная гостиница. Какой обед мы съедим, в какие постели уляжемся! А дождь будет мочить всех, кто остался без крова на этом берегу! При мысли об этом у нас буквально слюнки текли. Знаменитая гостиница носила название какого-то лесного животного: оленя, лани или косули, уж и не помню. Но я никогда не забуду, какой приветливой показалась она нам, когда мы подошли ближе. Въезд в гостиницу был ярко освещен, до нас доносился звон посуды; в окне мы видели белоснежные поля скатертей, кухня пылала, как кузница, и благоухала, как райский сад. И вот в эту-то пещеру сокровищ, в самое ее сердце, пылавшее очагами и заставленное всевозможными яствами, ввалилась пара промокших людей с болтающимися в руках прорезиненными мешками. Вообразите эту картину! Я не успел хорошо разглядеть кухню; я видел ее в каком-то святящемся мареве, в котором то и дело мелькали белые колпаки; повара оторвались от своих дел и с удивлением уставились на нас. Усомниться в том, кто здесь хозяйка, мы не могли: во главе всей этой армии стояла краснолицая, сердитая, озабоченная женщина. Я вежливо спросил ее (чересчур вежливо, полагает Папироска), можем ли мы получить комнату. Она холодно осмотрела нас с головы до ног и заявила:

– Поищите ночлег в предместье. У нас нет свободных комнат для таких, как вы.

Я был уверен, что стоит нам переодеться и заказать бутылку вина, как все устроится. Поэтому я сказал:

– Ну, если для нас нет ночлега, пообедать-то мы, во всяком случае, можем? – И тут же вознамерился опустить мешок на пол.

Физиономию хозяйки сотрясло могучее землетрясение. Она подскочила к нам и грозно топнула ногой.

– Вон! Вон отсюда! – вскричала она.