Лёшкино сердце сжалось от радости, новая ступенька служебной лестницы была им пройдена. А кому из настоящих воинов не было приятно повышение по службе?
Так же сейчас радовался за своего командира и весь замерший по стойке «смирно» строй стрелков в зелёных доломанах. «Наш-то орёл! Подпоручика от самой матушки императрицы получил, „это вам не халм-балам вовсе“, настоящий офицер уже, а не какой-то там прыщавый выскочка-прапор!»
Ждал Лёшка продолжения списка производства в чины, но далее перешли на зачитывание общего приказа о награждении войск.
«Как же так, а где слово про моего Гусева?! Парень ведь такой подвиг совершил, под пулями на бастионную башню со своим барабанным боем взошёл и призывным сигналом войска на штурм сподвигнул. Что же это?! Ведь я сам тот отдельный рапорт по нему подавал. И знаю, что как положено представление готовили по нему в военную коллегию. „Замылили“, жабы тыловые!» – со злостью думал Лёшка. – «Ну как же так! Видать, всё та же история со Шлиссельбургским мятежом так до сих пор и сказывается. Даа, неприятно, конечно». Настроение у Лёшки немного упало, и уже без того прежнего начального восторга он слушал общий приказ о награждении.
– Все рядовые солдаты, принимавшие непосредственное участие в походе, награждаются премиальными в 10 рублей, капралы – в 15, а унтер-офицеры – в 20. Офицерский состав получает свои премиальные особым приказом, о коем им будет доведено каждому лично впоследствии. Продвижение в низших чинах производится приказами по полкам и отдельным подразделениям особливо, их приказами.
Всё, Крымский поход заканчивался, войска начали сборы для ухода за Днепр. Отдельной же команде было предписано готовиться к возвращению в Первую дунайскую армию.
– Ваше высокоблагородие! Ну как же так с Гусевым-то нехорошо получилось?! – в сердцах высказывал Лёшка барону. – Ведь сами знаете, парень такой подвиг совершил, да за такое ведь нужно сразу подпоручика давать, а не то, что прапорщика! Герой же он!
– Ага, полковника, – согласно кивнул фон Оффенберг. – Ты чаем ничего не попутал тут, господин подпоручик? Может быть, хочешь государыне всероссийской указывать, что ей надлежит делать, кого казнить, а кого и как миловать, а? – и он эдак остро взглянул на разошедшегося не в меру егеря.
– Ухх, ну вы и сказали, да нет, конечно, ничего я не хочу, – вздохнул Лёшка. – Просто жаль парня…
– А ты бы лучше себя пожалел, господин офицер. Будешь ещё раз дальше так орать, неизвестно где тогда окажешься вовсе. Чай не на Новгородском вече сейчас стоишь, а при военной службе государыни императрицы Екатерины Алексеевны, и указы её с её же решениями уж не тебе-то лично, господин обер-офицер, обсуждать. Это если ты, конечно, не хочешь кайлом в шахте махать и уголь с рудою там рубить. Доходчиво ли я тебе всё объяснил, Егоров?
– Так точно, ваше высокоблагородие! – вытянулся по стойке смирно Лёшка. – Виноват! Больше не повторится!
– Ну вот и хорошо, верю, – улыбнулся Генрих Фридрихович. – А всё-таки за языком своим следи, да и за языком своих подчинённых. Чтобы они, эти языки, куда не нужно бы вас не завели.
– Ну да ладно, сменим тему, ты с претензиями, оказывается, ко мне, а я-то уж думал, что поздравить пришёл, – и он хитро посмотрел на Лёшку.
Егоров нахмурился, не понимая, о чём речь, и вдруг увидел отличие во внешнем виде своего «куратора». Как же он раньше-то этого не заметил! На груди барона офицерский горжет был полностью золотым, а ранее имевший серебряный цвет ободок изменил свой цвет на жёлтый. А это значит что? А это то, что перед ним стоял целый господин полковник!
– Господин полковник! – просиял совершенно искренне Лёшка! – Поздравляю вас с производством в столь высокий чин! – и аж притопнул от радости ногой.
– Ну, вот это другое дело, а то прибежал тут, кричит, ругается. Подчинённого у него, вишь ли, наградой обошли, а на начальство своё даже и не смотрит вообще. Эдак, как поручика получит, так и совсем замечать всех перестанет вокруг, – ворчал немец.
– Никак нет, – опять вытянулся по струнке Лёшка. – Виноват, ваше высокоблагородие! Исправлюсь.
– Конечно, исправишься. Куда же ты денешься, – снова усмехнулся барон и достал откуда-то с полки из стоящего тут же турецкого резного шкафчика тёмно-зелёную бутылку, а с ней и два хрустальных фужера.
Тёмно-красное вино струилось с журчанием в бокал. Полковник полез в карман и положил на стол рядом такой же горжет, какой сейчас был на Лёшке, только было в нём одно важное отличие – это золотой цвет ободка.
– Ну, за наши чины, господин подпоручик, ты, я гляжу, форму нарушаешь, не поменял ещё на себе знак отличия прапорщика?