Ну а потом был этот суд, вот он-то и приговорил всех офицеров Гензеля к смертной казни через расстреляние перед общим строем. Теперь вот только осталось дождаться решения самой матушки императрицы, – показал ротмистр пальцем наверх.
– Всё может и обошлось бы с ними помягче, всё-таки и сам главный штаб тоже просчитался, оставив там, в этой крепости, такой слабый гарнизон, да и измена, какая-то, возможно, была, или вообще шпиён туркам-то дело подсказал. Ты сам же знаешь, так-то наш старик, командующий весьма отходчивый, бывает, покаешься искренне ему, он и простит, – продолжал излагать Гущинский. – Да вот в это же самое время под Гирсовом случилось подобное же этому дело. Там раненько утром, когда ещё густой туман висел над рекой, две тысячи турок переправились на своих лодках через реку и набросились на один из наших укреплённых постов. В гарнизоне том было, где-то от силы около роты солдат и тоже, кстати, под началом секунд-майора, ну и опять же с немецкой фамилией, только теперь уже, Таубе. Ну, так вот этот наш малый пост там более шести часов бился с превосходящим его многократно неприятелем. И всё это время он отражал его непрерывные атаки, положив там более 200 османов под самыми стенами. А потом наши сделали удачную вылазку и отбросили их к берегу. Турки попробовали было отплыть на судах, да те, видно, не стали их дожидаться и сами быстрее отошли от берега. Вот им и пришлось броситься вплавь. Сколько их там утопло, одному Богу только известно. В итоге большой турецкий отряд нашими полутора сотнями был на голову разбит. При этом было захвачено два знамени, множество трофейного оружия и пленных. Таубе у нас стал героем, и на него была отправлена реляция в Санкт-Петербург к награждению.
– Даа, – озадаченно проговорил Лёшка. – А что с Журжи-то вообще? Так она и стоит теперь под османским флагом?
– Эээх, Лёшка, – махнул рукой в сердцах рассказчик. – Если бы она просто так стояла. Там ведь вообще чёрное дело недавно для нас случилось.
Командующий-то хорошо понимал, что оставлять такую большую крепость врагу на этом нашем берегу ну никак было нельзя, вот он и попытался её отбить буквально через пару месяцев после её потери. К ней была отправлена сводная дивизия под командованием генерала Эссена. Вот это всё там и случилось совсем недавно, а если уж быть точнее, то в ночь с 6 на 7 августа. Наши войска несколько раз за эту ночь ходили на приступ и потеряли под стенами более двух тысяч человек одними только убитыми. Лёшка! Убито две тысячи солдат, это тогда, когда в больших баталиях мы по две три сотни их от силы теряли! Погибли почти все офицеры, которые вели своих солдат на штурм бастионов. Огромные потери сейчас во всём нашем офицерском корпусе! Унтера вон даже теперь повсюду на полуротах стоят. Ни разу за всю эту войну не было у нас такого кровавого поражения!
– Даа, обстановочка тут у вас, – протянул озадаченно Лёшка. – Сплавали мы, называется, в Крым, а дома тут, оказывается, такое твориться!
– И не говори, поздравляю тебя, кстати, с производством в подпоручики, рассказывай сам как у вас там, в Крыму-то всё было? Да пошли к моему шатру, что тут у всех глаза-то мозолить! – пригласил приятеля гусар, и офицеры отправились к месту стоянки кавалеристов.
Следующую неделю отряд следовал верхами в охранении небольшого обоза, шедшего с Браилова на Бухарест. С ними же следовала сотня ротмистра Гущинского, исполнившая свою конвойную службу и теперь возвращавшаяся в свой Ахтырский гусарский полк.
Был конец сентября месяца с жарким днём и уже довольно прохладными ночами. Обстановка вокруг была тревожная, о чём даже говорило хмурое и озабоченное лицо барона. Что-то неладное затевалось сейчас к югу от Бухареста. Фон Оффенберг был в пути не склонен к разговорам, а донимать его Лёшке не хотелось, так они и прибыли в спешке все пропылённые в город Бухарест.
В городе царила суета. Маршировали куда-то плутонги и команды солдат, скакали верхами гонцы. В сторону Браилова, по тракту, ведущему на север, попадалось немало подвод и карет из состоятельных горожан.
«Похоже на то, что в Бухаресте становится жарко, – подумал Лёшка. – Вот вам и первые беженцы потянулись на север. Боятся люди возвращения османов».
Гусары ускакали к себе, барон заспешил в штаб армии, а Лёшка, разместив и проверив свою команду, не смог дождаться вечера и рванул на западную окраину города, туда, где его уже должна была ждать его невеста, дорогая и милая Анхен. Ноги сами несли его по дороге, вот показался пустырь с часовней и со строящимся на нём храмом, а вот эти ворота и знакомая калитка. Лёшка со всей дури забарабанил по ней кулаками:
– Ну же открывайте поскорей!
Но тихо было в доме и во дворе оружейника. Никто не вышел встречать Егорова. Странно! Куда же все подевались? И он всё продолжал стучаться в надеже, что его услышат. Через пару минут открылась калитка у соседей, а пожилой валах вышел на улицу и всмотрелся в егеря, приложив руку козырьком ко лбу.
– Что хочет русский господин офицер? Хозяев этого дома уже с августа месяца не видно, а старого хозяина с внучкой так и вообще даже с конца мая. Никого тут нет. Нет, ничего они не слышали и не знают, где они. Один только младший из Шмидтов, Курт, сюда приходил недавно, но он весь какой-то странный был, худой очень и потемневший, а потом и он тоже куда-то пропал.
На душе у Лёшки потянуло холодком тревоги, что же такое? Где вообще все? Что случилось-то тут? Он задавал себе десятки вопросов, но не мог найти на них ответов. Ноги сами несли его в штаб армии. Нужна была хоть какая-то определённость и цель, что делать и к чему готовиться. И тут дать ответ мог только его прямой командир, полковник генерального штаба военной коллегии, барон фон Оффенберг Генрих Фридрихович.
Около штаба армии, большого двухэтажного каменного дома, на прилегающей площади шла такая же суета, как и во всём городе. Вокруг появились мешки с песком, были расставлены рогатки, и стояло ещё две небольшие пушки с командой канониров при них.
«Похоже, дело серьёзное, коли даже из штаба бастион делают», – подумал Лёшка и прошёл мимо караула вовнутрь. Комендантские его хорошо знали, и никаких проблем с проходом не было. По своей сути команда эта так же, как и они, была приписана к главному квартирмейстерству армии и считалась здесь своей.
Егоров прошёл по длинному коридору и остановился у массивной двери в кабинет барона. Он сбил пыль с доломана и сапог, поправил офицерский егерский картуз с саблей и решительно постучал.
– Разрешите войти, ваше высокоблагородие! Подпоручик Егоров прибыл для получения задач для своей команды.