Крысиная башня

Она заплакала, и ее серые глаза, и без того водянистого цвета, растворились в слезах. Справившись с собой, она продолжила:

— Иногда мне кажется, кукла сделала так, чтобы Олег пропал. И чтобы Боря сел в тюрьму, хотя срок ему дали несправедливый, он не был виноват. И еще мне кажется, что даже нашего сына, нашего Илью… Потому что я любила Илюшу, а он приревновал. К собственному сыну приревновал, и его… Потому что он еще при жизни говорил: «Что ты с ним носишься как с писаной торбой?»

Женщина заплакала еще горше. В квартиру начали пускать медиумов.

Айсылу, за которую Полина болела почти так же горячо, как за Мельника, ничего не смогла сказать. Она твердила слово «беда» и пыталась схватить хозяйку квартиры за руку. Та отстранялась. Старуха с розой и шаман тоже ничего не сказали, только заставили женщину еще больше нервничать. После них настала очередь Мельника. Он вошел в комнату и встал в дверях, засунув руки в карманы.

— Оксана, у вас в семье случилось большое горе, — сказал Мельник. — И жизнь с тех пор не складывается. Вы вините во всем куклу. Но я хочу вам сказать, что это просто кукла. Никаких душ, никакой мистики.

Он подошел к зеркалу, взял принца, повертел его в руках, небрежно усадил обратно.

— А если уж вас так сильно пугает эта вещь, избавьтесь от нее. Можно просто выкинуть.

Оксана побледнела. Ее пальцы вцепились в воротник белой поношенной блузки и потянули вверх, будто она хотела прикрыть тканью искривленный гримасой боли рот. Мельника быстро вывели. Ему на смену уже спешили другие.

Предпоследней в квартиру зашла цыганка. К тому времени за окном стемнело, в комнате включили свет, и, отраженный от хрустальных подвесок люстры, он создал вокруг сидящей возле зеркала куклы ореол почти сказочного сияния.

Эльма напугала женщину. Худая, неряшливая, с растрепанными волосами, одетая в черное, с черными ногтями и жирно подведенными глазами, она влетела в комнату, словно одержимая, и, не мигая, уставилась на хозяйку. Потом медленно, с садистским удовольствием растягивая слова, стала рассказывать ей про беды и несчастья, произошедшие в доме. Женщина бледнела и едва держалась на ногах. Наконец очередь дошла до куклы. Цыганка хотела было схватить ее, но тут же отдернула руку.

— Во сне к тебе приходит, — глухим голосом сказала она, — В страшном сне. Просыпаешься ты, вскакиваешь, дома темно, потом уснуть не можешь. И из угла этого, где кукла сидит, то голоса, то шорохи. Однажды, вижу, музыка играла, которую муж твой любил.

— Да, да, — шептала женщина. — Все так. Все так.

Зрачки ее расширились от страха.

— Дух мужа твоего в нее вселился, — продолжила Эльма. — Сильно любил он тебя, а ты — его. Так сильно, что ревнует, отпустить не может, чужого мужика в доме боится. Даже сына извел.

— Что же мне делать? Что мне делать? — шептала Оксана дрожащими губами.

— Терпеть, — сказала цыганка — Попробуешь куклу из дома унести — разозлится он и отомстить может. Даже тебя из ревности убить. Потому что куклу унесешь, а отражение ее в зеркале останется. Из зеркала к тебе вернется.

— Но неужели нельзя…

— Можно. Если хочешь — попробую. Только в комнате не должно быть никого. Вон пошли все.

Эльма осталась в комнате одна. Камера подсматривала за ней из коридора. Свет погас, зажглась массивная свеча. Шепча и отплевываясь, со свечой в руке, Эльма подошла к сидящей у зеркала кукле, схватила ее когтистой рукой, унесла к столу, встала, закрыв спиной. Дрожал свет свечи, раскачивалась цыганкина голова, словно крылья, взлетали над столом ее острые локти. Потом Эльма задула свечу, включила свет и, выходя из комнаты, небрежно кинула женщине:

— Все. Ушел он.