Крысиная башня

Голоса в его голове заволновались и загудели, когда он потянулся к Оксане, они приветствовали ее и звали присоединиться к себе. Мельник едва не оглох. Полный отчаяния голос женщины был так громок, что от него мучительно захотелось избавиться. Он эхом отозвался в теле Мельника, будто его черное пальто было стенами башни, внутри которой царила пустота. Захлопала, едва не сорвавшись с петель, ставня где-то внизу. Завыл ветер в заснеженных полях. Впервые, не заходя в «Мельницу», Мельник почувствовал себя перенесшимся в тот мир, где царил холодный телевизионный снег и где жила в заточении его ярость.

Крыса проснулась, метнулась из угла в угол. Серебристая шерсть блеснула в свете луны, острые коготки царапнули Мельнику сердце. Голоса завывали, смешиваясь с холодным стоном метели. Мельник почувствовал ярость.

Оксана жалела себя. Жалость разрослась до таких пределов, что превратилась во всепожирающее существо, которое начало управлять ее жизнью. Зародилось это существо в тот момент, когда у Оксаны умер муж. Она так долго горевала, что совсем перестала заниматься сыном и безвозвратно упустила своего избалованного нежного ребенка. После гибели сына страдание усилилось. Она стала чувствовать себя жалкой, к ней потянулись жестокие, жаждущие самоутверждения мужчины, которые уходили, взяв все, что им было нужно. Помочь ей было невозможно, и это злило Мельника больше всего. Серебристая крыса метнулась из угла в угол, мелькнул на фоне каменной стены яркий розовый хвост.

После съемок Мельнику стало особенно холодно. Но в этот раз кроме холода Мельник чувствовал в себе что-то еще — уверенность и силу, которых не было раньше. И держать сердце Саши ему стало легче.

Айсылу ждала его возле дома, в котором снимали программу. Она взялась ухаживать за ним, как за сыном, и отговорить ее было невозможно. Она говорила:

— Что ты, улым? Почему мне тебе не помогать? Не для тебя делаю — для себя. Так мне спокойнее.

Они шли к метро, Айсылу тихо рассказывала:

— Иринку ждать не будем сегодня. Не придет Иринка. Встреча у нее. Сама мне сказала. Молодая девочка, пусть сходит. Семью ведь надо. Деток.

Что-то встревожило Мельника в словах Айсылу. Он слышал тихий голос Иринки с мягким южным акцентом, видел блеск ее огромных глаз, и в животе его возникло ощущение, будто кто-то провел медиатором по туго натянутым струнам. Крыса в башне высунулась из темного угла и принюхалась, суетливо водя подвижным носом.

— Что, улым? — спросила чуткая Айсылу.

— Пока не знаю, — ответил Мельник, и она замолчала, понимая, что дело серьезное и нужно помолчать.

Они сели на скамейку в пяти минутах ходьбы от метро. Если еще недавно Мельнику нужно было точно знать, где находится человек, чтобы влезть к нему в голову, то теперь вдруг оказалось, что он может коснуться Иринки, просто подумав о ней.

— Станция «Фили», — сказал он Айсылу, — она сейчас выходит на станции «Фили».

Они поднялись со скамейки и молча дошли до станции метро. Вышли на «Филях», и Мельник начал кружить по району, отыскивая дома, образ которых остался в памяти Иринки. Когда они прибыли на место, вокруг было уже темно. В квартирах зажигались огни.

Иринка была в маленькой неопрятной комнате на восьмом этаже. Мужчину, который привел ее сюда, звали Вадим. Они познакомились на съемочной площадке: Вадим работал электриком. Он понравился Иринке тем, что постоянно говорил, какая она красивая.

Они уже встречались несколько раз, и теперь он пригласил Иринку к себе. Квартира была съемная, запущенная, неряшливая, с двумя комнатами и маленькой кухней. Судя по звукам, на кухне находился кто-то еще. Пахло пельменями и влажной пылью. Иринка понимала, зачем пришла, но ждала, что все произойдет не сразу. Она ждала красивых ухаживаний, и, к тому же, после многочасовой съемки ужасно хотелось есть. Однако Вадим сразу впился в ее губы жестким неудобным поцелуем. Его руки начали оглаживать грудь Иринки, трогали бедра, раздвигали ноги.

Он вскочил с просиженного дивана, потянул Иринку за руку и, когда она встала, рывком разложил старую, натужно «скрипящую» книжку. Достал из шкафа несвежее белье и быстрыми движениями расстелил его. Когда, хлопнув, раскрылась в воздухе застиранная простыня, Иринка почувствовала запах чужого немытого тела, но ничего не успела сказать. Вадим стащил с нее джинсы и кофту нервными рывками: голова застряла в горловине, штанина закрутилась вокруг лодыжки. Он раздел ее, навалился всем телом. Иринке было неудобно и немного больно. В спину врезалась планка диванного каркаса, на грудь Вадим давил слишком сильно, мешая дышать. Иринка попыталась поменять позу, а он, будто испугавшись, что она пытается сбежать, прижался еще сильнее. Схватил за бедро костлявыми крепкими пальцами, потянул к себе, заставляя изгибаться и двигаться так, как совсем не хотелось.

Иринке стало страшно. Жизни ее ничто не угрожало, боли Вадим не причинял, но он отнял у нее свободу. Насилие над телом невозможно было прекратить. Иринка хотела поменять позу, но он злобно шикнул:

— Да лежи ты тихо, твою мать.

Ужас заставил Иринку сжаться, и от этого следующее движение Вадима причинило ей боль. Она вскрикнула и толкнула его в грудь, но ладонь соскользнула и попала по горлу. Вадим занес руку, чтобы ударить в ответ.