Хэллоуин ,

– Желаю ему скорейшего выздоровления. – Данила, конечно, покривил душой. Никакого выздоровления, тем более скорейшего, студент Виктору не желал. Знал он этого щеголя по университету. Напыщенный, задиристый, к тому же недалекого ума, Виктор держал себя, по меньшей мере, как «ваше превосходительство». Особенно раздражало, как он произносил свое имя на французский манер – Виктор. Горше всего было то, что фиглярские эти фокусы словно бы гипнотизировали окружающих. Виктору удалось создать круг почитателей и приближенных особ. Но и на них юноша смотрел свысока. Данила не понимал, как личности эти могли столь по-собачьи обожать своего кумира, и от души надеялся, что постигший Виктора недуг является diarrheo. «Впрочем, для диареи слишком долго, – Данила припомнил, что не имел удовольствия видеть Виктора уже второй семестр. – Хотя ради его превосходительства этот недуг стоило бы сделать хроническим».

– Да-да, мы все ему этого желаем, – рассеянно промолвил профессор. – Так вы, молодой человек, говорите, своекоштный, из купеческого сословия будете? – И, хотя Данила пребывал в уверенности, что ничего подобного не говорил, все существо его сжалось от сознания, что единственно верный ответ был бы ложью. Денег, чтобы послать сына учиться, матушка не имела.

– Нет, казеннокоштные мы… – Юноша почувствовал, что краснеет, и возненавидел себя за это. Нечего сказать – завидный жених! Варечка, сидевшая всего лишь в сажени от него, показалась вдруг неимоверно далекой. – После семинария.

– М-да, я вижу… – протянул Алексей Гаврилович, от чего Данила покраснел еще гуще.

– Довольно, – Варечка нахмурила бровки, показавшись Даниле еще милее. «Сердится, – подумалось ему. – Из-за меня сердится, голубушка».

– У папеньки замечательные ораторские данные, не так ли? – Она смерила отца гневным взглядом, от чего тот вдруг потупился. – Но мы ведь сейчас не в аудитории, верно?

– Конечно, конечно. Я только хотел… Впрочем, это неважно.

«Ах, еще и неважно, – начиная закипать, подумал Данила. – Напыщенный старый индюк, поди, всю ночь после такого ужина изжогой промучаешься».

Тем временем «напыщенный старый индюк», ничего не подозревая о назначенной для него гостем участи, проглотил аперитив, от чего сделался радушнее:

– Что ж вы, друг мой, приступайте к трапезе. Сегодня у нас перепелки по случаю.

Не уловив в голосе профессора ноток сарказма, Данила отдал должное перепелкам, которые и впрямь оказались донельзя хороши. Разговор завязался сам собой, и студент невольно дивился, сколь обманчивым может быть первое впечатление. Алексей Гаврилович оказался увлекательным собеседником.

– Не хотите ли вы сказать, медицина шагнет так далеко, что возможным станет не только изъятие органа, но и содержание оного отдельно от тела? – вопрошал он, потрясая птичьей костью. – Как же, скажите на милость, вам это видится? Живет себе селезеночка в склянке, поживает, горя не ведает… – Тут профессор сочно рассмеялся, потрясая внушительных размеров животом, и с неожиданной для его возраста и комплекции стремительностью перегнулся через стол, сделав выпад костью в сторону собеседника: – А?

– Ну я… – замялся было Данила, но две рюмки выпитой водки приятно согревали, а пышность трапезы располагала к откровению. – Дело в том, что в склянке ей жить вовсе и не обязательно. Ее можно будет привить другому организму, как побег яблони другого сорта прививают взрослому дереву.

Брови Алексея Гавриловича поползли вверх, от чего он стал выглядеть еще комичнее. Медленно профессор перевел взгляд с Данилы на кость в своей руке. Сел. Задумался.

Пользуясь моментом, Данила послал Варечке самую очаровательную улыбку, на какую только был способен. Она улыбнулась в ответ. Теперь его согревало не только выпитое, и Данилу понесло:

– Мне, знаете ли, думается, что человеческий организм в силу совершенства своего со временем упразднит ненужные органы…

Он умолк, физически ощутив, как потяжелел взгляд профессора. Огляделся в поисках поддержки, но Варечка, которую он уже считал союзником, почему-то глядела в сторону. Юноша опустил взгляд в тарелку, но и перепелка к содействию не была расположена. Данила сдержал вздох: «Эх, не зря говорят, молчание – золото».

– Все, о чем вы тут говорите, яхонтовый мой, – голос профессора сделался вкрадчивым и тягучим, как мед, – донельзя любопытно, но, помнится, в Крымскую кампанию я, будучи хирургом, отсек столько конечностей и органов. И вы, голубчик, пожалуй, не поверите, но ни один из них не прирос обратно.

Доедали молча.

У самого порога Варечка, провожая гостя самолично, обронила: «Это ничего».