Журналюга

Паша даже стал немного ревновать ее к самому себе: он же (вернее, Пашка Мальцев) кажется, еще встречался с ней в это время, а она, выходит, уже успешно подыскивала себе какие-то другие варианты… Он напряг память и вспомнил: верно, они расстались как раз в сентябре, в самом начале четвертого курса. То есть, получается, он отбил ее у самого же себя? Бред какой-то! Что-то такое из области фантастики — когда человек женится на своей бабушке и становится дедушкой самому себе.

Очень трудно было в это поверить, но факт оставался фактом. Однако имелось и другое предположение: Инга виделась с несколькими молодыми людьми, и Пашка Матвеев был лишь одним из них. Поэтому Павел Мальцев о нем, Павле Матвееве, ничего и не знал… Инга всегда отличалась умом и никому ничего не рассказывала о своей личной жизни, однако давала понять своим кавалерам, что каждый из них — для нее единственный. Разумеется, проверить это было невозможно, да никто, понятное дело, этим и не занимался — не было принято. К тому же все верили Инге — так просто и естественно она себя вела. Следовало отметить: это было весьма расчетливое и по-женски правильное поведение!

Второе предположение было более правдоподобным. Значит, уже тогда Инга задумывалась о выборе постоянного спутника жизни (в идеале — будущего мужа) и перебирала разные варианты — искала нужного человека. Чтобы любил ее, был верен, и чтобы за ним она чувствовала бы себя, как за каменной стеной. Третьекурсник Павел Мальцев, само собой, на эту роль никак не годился — все знали его как веселого, компанейского, но совершенно безответственного человека, проще говоря — полного разгильдяя.

Павел Матвеев, с ее точки зрения, был намного более перспективен — по крайней мере, он достаточно серьезен (несмотря на свой юный возраст), к тому же отличается неплохой деловой хваткой (Паша не утерпел и похвастался перед Ингой своими «левыми» доходами). Но, к сожалению, он еще только начинает свою взрослую жизнь — лишь студент-первокурсник… Однако есть верная пословица, подходящая для каждой девушки: хочешь быть генеральшей — выходи замуж за лейтенанта.

Но только за перспективного, способного сделать успешную карьеру. А там — как повезет: можешь и в сорок лет стать уважаемой супругой обладателя красных лампасов, но есть и вариант в пятьдесят остаться женой всего лишь майора, считающего дни до отставки, скитаться по казенным квартирам и дальним гарнизонам. Без всякой надежды обрести собственное жилье и вернуться в большой город…

Глава 25

После кафе они еще немного погуляли по парку Горького и Нескучному саду. Неспешно наступил вечер, людей стало гораздо меньше: завтра понедельник, рабочий день, к тому же — 1-е сентября, надо вести детей в школу… Полюбовались на красивый розовый закат (небо было еще по-летнему чистое, почти без облаков), посидели на лавочке. С трех сторон их окружали кусты, с дорожки — почти не видно…

Паша этим тут же воспользовался — полез целоваться. Инга не возражала — сама с удовольствием отвечала. Дело пошло так хорошо, что он рискнул залезть рукой ей в трусы… Но дальше она его не пустила, сказала: «Не сейчас и не здесь!» Паша всё понял и настаивать не стал — ни к чему портить отношения. У него пока есть с кем, а с Ингой можно раскрутить роман позже… Никуда она от него не денется — на одном факультете теперь учимся, будем видеться регулярно. А там уже — как оно пойдет.

К тому же свет клином на Инге не сошелся: на журфаке училось много симпатичных девиц, уж кто-нибудь из них — да ответит на его чувства (и страстные желания). Можно было завязать отношения с какой-нибудь однокурсницей, но все же лучше — с кем-то постарше, типа Инги. Возни будет гораздо меньше, а понимания — намного больше. Да и про предохранение эти взрослые, опытные девицы уже кое-что знают, понимают, как и для чего это нужно…

В общем, лето закончилось для Паши весьма приятно. Примерно через час он проводил Ингу до дома (жила на Соколе), поцеловали еще пару раз на прощанье и договорились о встрече на следующие выходные. Снова сходим куда-нибудь, можно даже — в кинотеатр на вечерний сеанс, посидим на балконе на последнем ряду, пообжимаемся…

* * *

Однако встретиться с Ингой в субботу или в воскресенье, как планировал Паша, не удалось: буквально через два дня после начала занятий первокурсникам объявили, что все мальчики должны отправиться на картошку. В Подмосковье, как это иногда бывает, случилась большая беда — уродилось рекордное количество овощей, и этот чудесный урожай следовало срочно убрать. А поскольку уже в середине месяца синоптики твердо обещали затяжные дожди и резкое похолодание, то времени оставалось совсем мало. Не спрячут люди вовремя корнеплоды в надежные хранилища — те просто сгниют в полях…

Однако местные колхозники, призванные, по определению, бороться с этим урожайным бедствием, все, как один, буквально поголовно, были заняты на собственных огородных грядках — усердно, не разгибая спины, трудились на приусадебных участках, делали запасы на зиму. И на колхозные поля выходили с очень большой неохотой… А то и вовсе забивали на свои прямые сельские обязанности.

Объяснялось это просто: что им какие-то жалкие копейки, которые им платили за тяжелый труд в колхозе, когда на рынке за свою, огородную картошку (а также морковь, свеклу, капусту и т. д.) они смогут выручить намного больше? Не говоря уже о том, что следовало как можно плотнее забить свой погреб и кладовые овощами (образно говоря, под завязку), чтобы семье хватило еды до следующего лета. Прогноз погоды сельчане тоже слушали очень внимательно, о похолодании и дождях хорошо знали, вот и спешили с уборкой — терять свои, лично выращенные овощи и фрукты никто не хотел.

Рассуждали колхозники примерно так: с наших полей почти весь урожай идет в город, на овощные базы, вот пусть сами городские о себе и позаботятся. Любите картошечку с морковкой и капусткой или же вкусный свекольный супчик — будьте любезны постоять кверху попой две-три недели (на холоде, на ветру, часто — под дождем), покопаться своими нежными ручками в грязной, мокрой земле и собрать выращенный нами (с таким трудом!) урожай. Если же нет — оставайтесь голодными или платите за те же самые овощи втридорога на городских рынках. Вы там, у себя в Москве, все богатенькие, денег куры не клюют (зарплаты вон какие получаете!(, что вам стоит лишний рублик за картошечку отдать… А нам прежде всего о себе думать надо, печься о своих семьях…

Эту мелкособственническую и откровенную жлобскую крестьянскую психологию не смогла сломать никакая Советская власть, и каждую осень повторялось одно и то же: городские школьники, студенты, а также несчастные солдатики гнули спины на колхозных полях, а местные жители дружно копались у себя в огородах. И только через две недели, собрав весь свой урожай, они соглашались приняться за что-то «чужое» — то есть, за колхозно-общественное…

Помогать подшефным хозяйствам с уборкой традиционно отправляли студентов второго курса, однако на сей раз решили привлечь и мальчиков с первого — требовалась грубая мужская сила. Нежные девочки с журфака не были приучены к ежедневному и крайне тяжелому физическому труду, к тому же, как правило, не отличались особо крепким здоровьем (не то что местные деревенские тетки), поэтому быстро выбывали — буквально одна за другой: простужались, заболевали, начинали натужно кашлять и срочно возвращались обратно в Москву под теплое мамино крылышко.

А оставшихся в строю бойцов явно не хватало, чтобы справиться с рекордным урожаем картошки и прочих сельхозкультур. Поэтому руководстве университета приняло решение послать в подшефные колхозы парней с первого курса (причем со всех факультетов сразу). Разумеется, эта отправка была делом добровольно-принудительным, и отвертеться от нее не представлялось возможным (только при наличии определенной медицинской справки). Однако в качестве некой компенсации ребятам обещали дать кое-какие поблажки во время первой сессии: преподаватели примут во внимание, что они учились не весь семестр и не будут слишком уж строгими и придирчивыми на экзаменах.

Лично Пашу это вполне устраивало: он хорошо помнил, как сдавал первую в своей жизни сессию: буквально ночи напролет просиживал над книгами и учебниками. Экзаменов было всего четыре, но зато какие! Одна история античной литературы чего стоила! Попробуйте-ка прочитать всех этих занудных греческих и римских писателей с их классическими мифологическими сюжетами и совершенно невменяемыми именами главных и второстепенных героев! А на экзамене придирчивые преподы требовали не только подробно изложить сюжет (таким образом проверяли, читал ли студент произведение), но еще и хорошо знать историю и обстоятельства его создания. Не говоря уже о необходимости помнить (хотя бы в общих чертах) биографии всех главных античных авторов… А тут ошибка могла быть не на два года, как вышло у Паши с Тургеневым, а гораздо больше — на два-три столетия, что сразу же вело к снижению оценки на балл. Хорошо, если жалкую «удочку» поставят, а не постыдную двойку влепят…

Список же обязательных к прочтению произведений, как хорошо помнил Паша, был весьма и весьма внушительным, и в него входили чрезвычайно объемные произведения: поэмы, трагедии, комедии, речи известных ораторов, философские трактаты… Один только Гомер чего стоил! Его бессмертные поэмы «Илиада» и «Одиссея» просто убивали своей толщиной, да еще и написаны были гекзаметром, что крайне затрудняло прочтение. А вдобавок к этому были еще Демосфен, Овидий, Вергилий, Сенека, Цицерон, Тацит и другие великие античные писатели, вкупе с историками, мыслителями, политиками и философами… С ума сойти можно!

Даже комедии Аристофана усваивались с большим трудом (хотя считались относительно простыми и легкими для запоминания), что тогда уж говорить про трагедии Эсхила, Софокла, Еврепида? Да в них сам черт ногу сломит! Единственное, что более-менее произвело впечатление на Пашу и читалось с некоторым интересом, — это знаменитый «Золотой осел» Апулея (очень игривый и вольный сюжет), а также, разумеется, бесподобный «Сатирикон» (который вообще мог сойти за современный эротический роман) Петрония. Тогда-то Паша и понял по-настоящему строчки «нашего всего» Пушкина, описавшего в «Евгении Онегине» свое царскосельское обучение: «В те дни, когда в садах Лицея я безмятежно расцветал, читал охотно Апулея, а Цицерона не читал…»