Журналюга

И картошку тут же везли на приемный пункт, где ее тщательно сортировали (в основном на этом этапе работали девочки): хорошие, крупные и средние клубни ссыпали в мешки и отправляли на овощную базу в Москву, а мелкие, порченные или же просто неказистые засыпали в специальное хранилище (они потом шли на семена или же на корм скоту).

Но немало хороших клубней после прохождения комбайна по полю еще оставалось в земле, их тоже следовало собрать (не пропадать же добру!). Этим тоже занимались представительницы прекрасного пола: разбившись на пары, они ползали с корзинками вдоль грядок и смотрели, не виден ли где коричневый картофельный бочок. Когда корзины наполнялись почти доверху, и их становилось тяжело таскать, к ним подходил мальчик и пересыпал содержимое в мешок.

Этих ребят звали «мешочниками» (понятно почему), и их задача заключалась в том, чтобы обеспечивать бесперебойную работу женского конвейера. Обычно парень так и ходил — от пары к паре, пока его мешок, в свою очередь, не заполнялся под завязку. Тогда он оставлял его прямо на грядке и брал другой, пустой. И по новой…

На поле потом появлялся трактор, и тогда тяжелые мешки грузили в прицеп и везли в «сортир» — то есть на сортировку. А затем — снова тот же круговой конвейер: девочки — клубни — корзины — мальчик — мешок — трактор — прицеп — «сортир». За собранный картофель, кстати, платили, но по каким-то совершенно смешным тарифам, так что на нос за целый день работы выходило всего по рублю с чем-то. Как раз на порцию спиртного вечером…

После восьми часов, проведенных в поле (на ветру, под дождем…), становилось отчасти понятно, почему местные селяне совсем не спешат работать в родном колхозе, а отдают все свои силы и время личным огородам и приусадебным участкам. Своя рубашка во все времена и при любых правителях была для них ближе к телу.

Паша тоже попал в число «мешочников» — тех, кто обслуживал девочек-сборщиц. Это давало возможность завязать с ними знакомства и, как следствие, общаться теснее. Поболтаешь о том, о сем, пару раз улыбнешься, а потом пригласишь кого-нибудь на свидание…

Вечерние встречи-свидания в отряде были весьма распространены: из хозчасти, где находился жилой барак для обслуживающего персонала, можно было легко попасть на территорию самого пионерского лагеря, а там — аккуратные асфальтовые дорожки между корпусами, по которым так приятно гулять с девушкой: смотреть на звезды (если они были), болтать о разных пустяках… Причем ребятам разрешалось менять партнерш, приглашать на прогулки разных девушек — это же были не настоящие, любовные свидания, а как бы просто дружеские вечерние променады после тяжелого трудового дня. Соответственно, и девушки могли выбирать, с кем им гулять и когда…

Этим Паша немедленно воспользовался: быстро завязал кое-какие знакомства и начал приглашать на «свиданки» девиц из отряда. Язык у него был всегда хорошо подвешен, болтать он любил и умел, так что подругам с ним было не скучно.

В этих свободных вечерних прогулках заключалось еще одно существенное достоинство лагерной жизни — ничего подобного в центральной усадьбе не было и быть не могло. Там, как помнил Паша по прошлой своей жизни, начальство бдительно следило за всеми студентами. Начальник курса или кто-нибудь из штаба отряда всегда мог неожиданно ворваться в комнату с проверкой: а чем, интересно, вы тут занимаетесь? И не дай бог, если тебя застанут употребляющим спиртное или же учуют запах вина и водки… Сразу же вылетишь из отряда и, скорее всего, из университета (абсолютный сухой закон в главном месте жительства студентов соблюдался весьма строго).

Разумеется, не могло быть и речи о каком-либо неформальном общения между парнями и девушками — никаких свиданий и любовных романов, никаких личных встреч! Ну и что, что у вас вдруг вспыхнула страстная любовь, основанная на глубоких взаимных чувствах, и вы даже решили вскоре пожениться? Вот вернетесь через месяц в Москву, там и женитесь себе на здоровье, совет вам, как говорится, да любовь! Но здесь — ни-ни, даже думать не могите! Не положено потому что! И никаких разговоров, иначе ваше аморальное поведение будет разбираться на комсомольском бюро факультета! Со всеми отсюда вытекающими…

При этом сам куратор курса, Петр Петрович, часто выходил утром к студентам с весьма мятой физиономией и запахом перегара. Но кто же станет его проверять и тем более — наказывать? Как говорили древние римляне, что позволено Зевсу, не позволено быку. К тому же пил он, судя по всему, исключительно один или же в очень узкой компании, и никто из студентов его пьяным не видел. А не пойман — не вор.

Но некоторые злые языки утверждали, что Петрович еще приглашает к себе в домик (а он жил отдельно) девушек, но не студенток — аспиранток (они тоже отбывали картофельную повинность) и оставляет их на ночь. Причем это никак не связано с любовью и высокими взаимными чувствами — исключительно физиология. Причем регулярно менял их: сегодня — одна, завтра — другая… Но никого насильно, заметим, в свой домик не загонял, все происходило исключительно на добровольных началах.

Зато за эти ночные посещения он давал аспирантскому отряду самые выгодные (с денежной точки зрения) наряды, за которые платили уже по-настоящему (а не по рублю с небольшим в день, как студентам), кроме того, позволял своим пассиям регулярно ездить в Москву, чтобы поменять одежду, помыться и немного отдохнуть. В общем, использовал свое положение по полной, но не наглел и по-своему заботился о своих подчиненных…

* * *

На картошке студентов планировали продержать до конца сентября (пока не уберут весь урожай), однако во второй половине месяца начались уже нудные, затяжные дожди и резко похолодало (синоптики в кои-то веки не ошиблись с прогнозом). И, как следствие, — почти повальные болезни у студентов (особенно — у студенток). Доходило до того, что в поле выйти было просто некому: половина отряда — уже больные, а вторая — заболевающие. Поэтому руководство МГУ приняло решение свернуть «картошку», и в двадцатых числах вывезти всех домой. В том числе — и парней-первокурсников с журфака.

Дали им три дня, чтобы смогли немного прийти в себя, а потом погнали на занятия: учебная часть факультета обзвонила всех ребят и предупредила, что нужно выходить на лекции и семинары. А то некоторые парни (особенно бывшие школьники) решили воспользоваться ситуацией и продлить себе незапланированные каникулы, погулять еще недельку-другую (как бы в компенсацию за сокращенный летний отдых).

Паша, став во второй раз студентом журфака, решил на этот раз держать себя совсем по-другому. В той, прошлой своей жизни, он не слишком-то, прямо скажем, утруждал себя учебой, хотя сессии в основном сдавал вовремя, без «хвостов» и стипендию всегда получал (ее давали только тем, у кого в зачетке стояли только хорошие и отличные оценки). И еще он имел твердую репутацию безалаберного и несколько ленивого студента, не утруждающего себя прилежной, старательной учебой, в общем — разгильдяя. Однако теперь, с высоты прожитых лет и большого жизненного опыта, он понимал, что это был не самый лучший вариант поведения.

Да, студенческие годы — это, пожалуй, самая лучшая, веселая пора в жизни любого человека, с этим никто не спорит (дел пока не так уж много, а свободы — целый вагон и еще маленькая тележка), и поэтому крайне глупо было тратить ее на то, чтобы непременно получить диплом с отличием. Тем более что он никак не гарантировал ни хорошего распределения (там имелись свои правила и шла своя игра), ни последующей успешной карьеры. Которая, как показывал опыт, зависела не от университетских знаний, а по большей части — от связей, знакомств и еще в какой-то мере — от собственной удачи, способностей и, что греха таить, от ловкости, пронырливости и оборотистости (что для журналиста было особенно важно).

Поэтому Паша не собирался дни и ночи напролет сидеть за книгами и учебниками, чтобы сдать все предметы исключительно на «пять» — совершенно тупое, по его убеждению, и даже весьма вредное для здоровья дело. Как говорили в то время, либо рожа синяя, а диплом — красный, либо рожа — красная, а диплом — синий. Однако при всём при этом он твердо вознамерился быть у преподавателей и факультетского начальства только на хорошем счету и по возможности считаться уже взрослым, солидным и ответственным студентом. Поэтому Паша обозначил для себя первостепенные задачи: еще до первой сессии заработать себе репутацию умного, серьезного и перспективного, вполне осознающего, что ему нужно от жизни и чего в итоге он хочет добиться.

Да, иногда во время семестра можно и погулять, и расслабиться, и даже пивка попить (или даже кое-чего покрепче), но не слишком часто и при определенных условиях. Как говорится, всему свое время. И главное — смотря в какой компании. Это тоже было чрезвычайно важно, учитывая, что некоторые студенты (как он хорошо знал из своего предыдущего опыта учебы) очень любили почесать языки и рассказать о своих однокурсниках что-то острое, пикантное. И даже такое, чего никогда не было и быть не могло. Слухи и сплетни (самые глупые и нелепые) очень быстро разлетались в журфаковской среде и могли весьма существенно подпортить любую хорошую репутацию. Завоевать которую было довольно трудно, а вот потерять — очень легко. Не зря же русский классик сказал: «Злые языки — страшнее пистолета!»

Два дня Паша отмывался, отсыпался, отъедался, а на третий решил пойти в университет. Сидеть одному дома — очень скучно (родители работают, Васька — в школе или же болтается где-то на улице), по телевизору ничего интересного нет, так почему бы и не начать учебу чуть пораньше? А заодно и познакомиться со своими однокурсниками (и особенно — однокурсницами).