Проникновение

22
18
20
22
24
26
28
30

Лив.

Имя полыхнуло перед глазами багрово-черным так ярко, что я ослеп. И боль заставила закричать… Дикий рев пронесся над Нероальдафе, зарождая бурю в вышине. Почему так больно? Хёгги живут в ярости, но не в боли. Хёгги сильны и злы, хёгги свободны…

Так почему же так невыносимо больно?!

Во второго зверя вцепился когтями, не обращая внимания на то, что и мне уже подпортили шкуру. Сильные крылья утянули меня к стене, и там мы рухнули вместе, прокатились, дробя камни… Разрушение — вот наша суть… Крики, стоны, плач, хаос — вот то, что мы несем. Ударились о стену башни, звякнул и жалобно замолчал колокол. Шипастый хвост ударил меня плашмя, разрывая броню чешуи. Вывернуться не успел… И снова удар, поперек, словно стальной плетью. Кровь брызнула на стену, а я взревел. Извернулся, вцепился, вгрызся… Сверху посыпались камни разрушающейся сигнальной башни, разбился бронзовый вестник… Тяжелыми взмахами поднялся в воздух, таща тушу дикого хёгга. Ударил о землю, снова поднял…

Ирвин в воде шипел, обвиваясь вокруг последнего, третьего… Морда морского змея вся в крови, не понять — своей или чужой.

Через минуту я сбросил добычу в расщелину между скал, пронесся над волной. Вода уже успокаивалась, под пенным гребнем извивался силуэт с плавниками.

Ирвин жив.

Вот только я не был уверен, что рад.

Развернувшись, опалил огнем студеную воду и взмахнул крыльями…

* * *

Время течет медленно. Я разрыл яму в груде золота, накрыл голову хвостом. Желтый металл обагрен кровью, что течет из моей шкуры. Больно… Не шкуре больно. Шкура зарастет.

Прежде чем улечься, завалил камнями проход к подземному озеру. Лучше Ирвину не приходить. Убью…

Время течет неспешно. И я закрываю глаза. Все равно перед ними лишь багрово-черное, больное… Здесь, в моей пещере, я чувствую запах чужачки. Она была здесь — стояла возле золота, смотрела. Ничего не взяла. Ни одна монетка не сохранила тепло ее пальцев. Слабый рык отражается от стен… Говорят, хёгги могут спать веками. Это они и делают, когда слишком устают от людей. Или когда теряют разум.

Теперь я тоже знаю, почему это происходит. Ярость хёгга дает людям силу. Зов хёгга дает детей и исцеление. А боль способна уничтожить всех вокруг… Я уже не помню, почему так важен Нероальдафе, зачем нужны фьорды. Я все забыл. Я хочу лишь убивать… Хочу уничтожить этот город, по которому ходила Лив… Хочу разодрать Ирвина… Хочу утопить в крови всех… Даже себя.

Человек почти не властен над зверем. И остатками разума я заставляю хёгга оставаться на месте…

Тяжело…

Больно…

Я хрипло дышу, зарываюсь в золото, жду…

Когда станет хоть капельку легче.

* * *

Данар не соврал. Меня перевели в небольшую комнатку, поставили у дверей стражу. Но зато действительно дали все, что я просила. Первым делом я захотела узнать всю родословную местного риара. Мне притащили свертки писчей бумаги, перья и чернила, а также приставили парнишку, обязанного отвечать на все мои вопросы. Юный Бьорн числился в Аурольхолле скальдом — шутом и потешником. Все потому, что уродился мальчик горбуном и оттого не мог держать ни копье, ни топор. Зато уже с детства демонстрировал впечатляющие умения в искусстве сложения букв и песенок.

— Таких, как я, фьорды не жалуют, — ухмыльнулся парнишка. Светло-серые волосы торчали на его голове спутанными лохмами, пальцы потемнели от чернил. — Если человек уродился с горбом, значит, его родичи прогневали перворожденных хёггов, оттого и наказание. И таких детей лучше отдать в жертву морю.