Оснаб медленно поднялся с лавки и, стараясь не показывать секретарю, как ему на самом деле тяжело дается каждый шаг, пошел к дверям кабинета Хозяина. Я заметил, как на его высоком и благородном челе выступает крупными каплями холодная испарина, как мелко подрагивают его губы, а тяжелое дыхание со свистом вырывается из-за судорожно сжатых зубов. Но спина командира оставалась прямой, как палка, плечи развернуты, а грудь – колесом! Даже, невзирая на стремительно убывающую Прану, потеря которой «давила на плечи» свинцовой тяжестью, князь Александр Дмитриевич Головин двигался с изяществом и достоинством настоящего несгибаемого офицера и потомственного русского аристократа.
Секретарь проводил оснаба до самых дверей уважительным взглядом, изумленно покачивая головой.
– Как сказал один ваш русский поэт, – вдруг произнес Арыхпай Атойгахович, когда за прямой спиной оснаба закрылась дверь, – «Гвози б делать из этих людей: крепче бы не было в мире гвоздей![52]»
– Продекламировал я начальные строки этого стихотворения.
– Да, – согласно кивнул секретарь, – эти строки, как нельзя лучше характеризуют князя Головина. Вы знаете, я иногда ему завидую, – неожиданно признался младший сын Великого Шамана. – У меня бы не хватило стойкости, так высоко «держать планку» в подобных условиях. Я либо «согнулся» б, либо «сломался»… А он – настоящий кремень!
В кабинете оснаб надолго не задержался, вышел буквально через пять минут, слегка посвежевший и с точно таким же знаком-Тамгой над головой, как и у остальных посетителей кабинета Великого Черного Шамана.
– Чего так быстро, командир? – просипел я с отдышкой, уже с трудом удерживая себя на лавочке в вертикальном положении. Слабые старческие мышцы подрагивали от «напряжения» по всему моему телу, как будто я весь день таскал непосильную ношу. Хотелось упасть ничком и лежать, не двигаясь, как можно дольше.
– А долго ли умеючи? – Подмигнул мне Петров. – Как сам, Хоттабыч? – обеспокоенно спросил он. – Не помер еще?
– Хрен дождетесь! – Попытался хохотнуть я, но из груди вырвался лишь клекот умирающей птицы. – Потрепыхаюсь еще!
– Вы можете подождать здесь своих друзей, ваше сиятельство, – произнес секретарь.
– Спасибо, Арыхпай Атойгахович, – поблагодарил его оснаб, опускаясь рядом со мной на лавку и подставляя плечо, на которое я тут же навалился.
– Не за что! – отозвался секретарь. – Вревский, Сергей Станиславович… – Арыхпай взял в руки очередную папку. – Проходите. Великий Черный Шаман ждет вас.
Бывший ротмистр Вревский тоже попытался «держать марку» по дороге к дверям Хозяина Абакана. Но, надо признать, что у него это плохо получалось. Он едва волочил ноги, а его согбенная спина, которую он безрезультатно пытался выпрямить, напоминала горб Квазимодо[53].
Секретарь с трудом прятал то и дело прорывающуюся ехидную улыбку на губах. Похоже, он тоже вполне оценил усилия Вревского и больших иллюзий на этот счет не питал. Ротмистр находился в кабинете Великого Жреца дольше всех осужденных, посетивших его ранее. За это время я несколько раз едва не потерял сознание от постоянно усиливающейся слабости. И только хлесткие пощечины командира, не дали мне провалиться «в тину» сладостного забвения. Я уже вообще не думал, что сумею дотянуть до того момента, когда наш «фашистский друг» выйдет обратно. Но его все не было и не было.
– Хоттабыч! – В очередной раз тряхнул меня командир, возвращая в сознание. Слава Богу, что не отвесил очередную затрещину! Рука у него тяжелая – щеки после пощечин горели огнем. – Держись, старичок – «норматив» можно определить только тому, кто находиться в полном сознании! Потеряешь его, а вместе с ним можешь потерять и саму жизнь! Эти твари, что находятся в подчинении у Пожирателя Душ, махом сожрут всю твою Прану с превеликим удовольствием! И даже не подавятся! И спасибо не скажут!
– Хрена им! – Ухмыльнулся я, скручивая из дрожащих пальцев кукиш. Я едва-едва удерживался «на краю пропасти», и пытался «шутить», чтобы хоть как-то удержаться «на плаву». – Моя Прана или поперек глотки им встанет, или изойдут от нее, падлы, кровавым поносом! Я их, сука, и на том свете достану!
– Давай-давай, Хоттабыч, разговаривай со мной! – подбадривал меня командир. – Продержись еще немного… еще чуть-чуть…
– Последний… бой… – прохрипел я, едва слышно – он трудный… самый[54] …
– Что ты сказал? – Наклонился к самому моему лицу командир, не разобравший последних слов.
Конечно, этой песни оснаб не знал, либо не помнил, хоть мы и пережили общее с ним слияние памяти. Надо ему… потом… как-нибудь напеть… Но эти слова неожиданно придали мне сил…
ebooksa