Проклятая игра

22
18
20
22
24
26
28
30

Дымчатые глаза Европейца широко раскрылись.

— Ты никто, — заговорила девушка. — Ты всего лить солдат, который встретил монаха и задушил его во сне. Что ты сделал такого, чем можешь гордиться? — яростно бросала она ему в лицо. — Ты никто! Никто и ничто!

Он протянул руку, чтобы схватить ее. Кэрис обежала вокруг карточного стола, но Мамолиан опрокинул его — карты рассыпались по полу — и поймал девушку. Его рука, как громадная пиявка, присосалась к ее руке, вытягивая кровь и отдавая пустоту, бессмысленную тьму. Он снова стал Архитектором ее снов.

— Боже, помоги мне, — задыхаясь прошептала Кэрис.

Ее чувства исчезали, и серая масса лавиной заполняла их место. Европеец одним наглым движением вырвал ее из тела и поместил в себя, отпустив оболочку, упавшую на пол рядом с перевернутым карточным столиком. Он вытер губы тыльной стороной ладони и взглянул на евангелистов. Те стояли в дверном проеме, не отрывая от него глаз. Мамолиана тошнило от собственной жадности. Кэрис была внутри него, вся целиком, и это было слишком. Святые еще больше портили дело: они глядели на Европейца, будто испытывали к нему отвращение, и у темноволосого дрожала голова.

— Ты убил ее, — сказал Том. — Ты убил ее.

Мамолиан отвернулся от их обвиняющих взоров; его организм закипал. Он уперся в стену локтем и предплечьем, как пьяный, собирающийся блевать. Присутствие Кэрис было мучением, которое не проходило, а нарастало. Оно высвобождало еще более неприятные видения: Штраус, протыкающий его кишки; собаки у его ног; кровь и дым; а затем назад, назад, вспять от этих ужасающих месяцев, и там другие испытания: двор и снег, звездный свет, женщины и голод, постоянный голод. Вдобавок Мамолиан чувствовал, как в спину ему пристально смотрят божьи люди.

Один из них заговорил; блондин, которого он мог бы пожелать потом. Он, и она, и каждый из них.

— И это все? — потребовал ответа Чад. — И это все, ты, гребаный лгун? Ты обещал нам Потоп!

Европеец представил себе волну, перекатывающуюся через отель, через город, обрушивающуюся на Европу, чтобы смыть ее с лица земли.

— Не искушай меня, — сказал он.

Уайтхед, лежавший у стены со сломанной шеей, смутно уловил в воздухе аромат духов. С того места, где он упал, ему был виден коридор отеля. Образы площади Мурановского и рокового дерева давно померкли, остались обычные зеркала и ковры. Уайтхед корчился у двери и слышал, как кто-то поднимается по лестнице. Он разглядел фигуру в тени; это от нее пахло духами. Новоприбывший двигался медленно, но целеустремленно. Он лишь на мгновение задержался у порога, чтобы переступить через скорченное тело Уайтхеда, и направился в комнату, где еще недавно играли в карты. Это было только что: они болтали за игрой, а старик воображал, что сможет заключить новую сделку с Европейцем и оттянуть неминуемую катастрофу еще на несколько лет. Но все пошло прахом. Как все любовники, они легко победили банальность и по законам какой-то непостижимой математики пришли к одному — к смерти.

Уайтхед перевернулся, чтобы иметь возможность смотреть через коридор в ту комнату. Кэрис лежала на полу среди рассыпанных карт, он видел ее труп в открытую дверь. Европеец поглотил ее.

Новый гость внезапно заслонил ему вид, когда появился на пороге. Со своего места Уайтхед не мог рассмотреть его лицо, но видел блеск лезвия его ножа.

Том разглядел Пожирателя Лезвий раньше Чада. Слабый желудок восстал против смешанного запаха сандалового дерева и тлена, и Тома вырвало на кровать старика, когда Брир вошел в комнату. Он прошел большой и тяжелый путь, и вот теперь он здесь.

Мамолиан стоял у противоположной стены, когда увидел его.

Он не слишком удивился, хотя не мог понять почему. Неужели его мозг не до конца потерял контроль над Пожирателем Лезвий и тот появился здесь по его приказу? Брир смотрел на Мамолиана сквозь яркий свет, словно ожидал инструкций, прежде чем начать действовать. Плоть на его лице настолько истлела, что каждое движение зрачков грозило сорвать кожу с глазниц. Чад, вдохновленный коньяком, подумал: он выглядит так, словно из него сейчас родятся бабочки. Их крылья трепещут под оболочкой гниющего тела; их стремление выйти растирает в порошок кости Брира. Вскоре бабочки разорвут его на части и заполнят воздух. Европеец опустил взгляд на мачете в руках гостя.

— Зачем ты пришел? — спросил он.

Пожиратель Лезвий попытался ответить, но язык уже не подчинялся ему. Раздался лишь мягкий нёбный звук; он мог означать «бок», или «боль», или «бог», но не был ни одним из этих слов.

— Ты пришел, чтобы тебя убили? Так?