И вправду, через несколько минут Сестра перестала перекатываться по земле и замерла, а я, сев на землю положил ее голову себе на колени.
«Столько было переживаний!» — я глажу непривычно жесткие волосы Сестры, и разглядываю красно-синие пятна, которыми пошло ее лицо — «и где теперь это? И вроде времени прошло не так много, а я уже ничего и не чувствую. Поступаю, как должен, как было бы мне выгодно, как было бы разумно — и все тут».
Сестру мне все еще надо терпеть, потому что если этого не сделать и прогнать ее то не удастся узнать, откуда, и, главное,
Я вношу ее в дом и кладу на раскладушку, ничего не подкладывая под голову, у самой печки, а сам сажусь рядышком, но так, чтобы она не видела, но, если еще может, просто ощущала мое присутствие, слышала мое дыхание, слышала, как я здесь что-то делаю, двигаюсь — и продолжаю уже не как вначале — грубо, а уже изощренно затачивать уже соструганный мною березовый колышек.
— Расскажи — говорю я Сестре, когда на дворе уже начинают сгущаться сумерки — что ты помнишь?
— А что именно ты желаешь знать? — Отвечает она вопросом на вопрос.
Мне искренне хотелось бы, чтобы ее голос приобрел хотя бы чуть-чуть человечности, что ли, и как же я радуюсь, когда такие нотки появляются в ее голосе вновь!
— Ну… как ты ехала сюда, например.
— Как я ехала? Села в электричку!
— А еще… до этого…
— До этого? Ммммм.
— Ну?
— Если честно — я болела.
— Да? Сильно?
— Сильно. Меня положили в больницу, надо мной колдовали врачи, их было много, они были встревожены.
— И что затем?
— Затем мне как-то стало лучше, что ли. И я тогда встала и пришла сюда, к тебе.
— А больница? А врачи?
— А что они? Они сделали свое дело. Все! Зачем они мне теперь?
— Ну, может, за тобой нужен какой-то уход? А?