— Аааааа! — орет он и его глаза выпучены, как у безумного — Андрей!
Пашкевич бросается зачем-то обнимать меня, и, кажется, что он рад меня видеть:
— Андрюша! — говорит он мне ласково, положив голову мне на плечо, так что я смущаюсь и отстраняюсь от него — Андрюшечка!
Открытая дверь шкафа смотрит на нас зеркалом, в котором я разглядываю всю эту нелепость — я, сидящий на кровати в пижаме, с нагримированным почему-то на лице «оскалом черепа» — и голый, весь в комьях земли, Пашкевич, положивший на меня свою голову, в кудрях которой тоже запуталась земля:
— Андрей! Меня убили! Убили здесь, у тебя, на твоей земле!
Я вижу, как мое лицо в зеркальном отражении искажает гримаса брезгливости.
— Андрей! Ты увидишь меня там! Мое тело! Откопай его, господи, как хорошо, что ты пришел — и похорони меня как положено! Прошу тебя!
Мне же все это настолько отвратительно, что я, устав терпеть резко отталкиваю Пашкевича от себя и посылаю его куда подальше:
— Идти ты на хрен, Пашкевич, — и, уже забившись в истерике, упав на пол повторяю я — иди на хрен! Иди на хрен! Иди на хрен!
Тогда Пашкевич с воем испаряется в воздухе, а дверь в комнату открывается и входит мама.
Мама первым делом включает свет, прогнав полумрак:
— Что, Андрюша, — спрашивает меня она, а я будто уже не на полу, но снова лежу в той же самой кровати — что случилось? Плохой сон? Да?
— О да, мамочка — отвечаю я ей — как же хорошо, что ты пришла! Мне приснился такой страшный сон… И он закончился, и я думал, что проснулся, а оказалось — что я все равно сплю!
Тогда мама подходит к окну и отодвигает в стороны плотные шторы, которых в той комнате, где я проснулся до того ни в жизни не было — в комнату тут же ворвался белый, добрый свет позднего утра.
Тогда мама повернулась, чтобы выключить свет, при этом, как мне показалось, все время стараясь повернуться ко мне так, чтобы я не видел ее лица.
Когда же щелкает выключатель, вместе с электрическим светом в комнате исчезает и свет из окна — там, на улице, будто внезапно кто-то выключил утро и вновь воцарилась ночная тьма, от чего я пугаюсь, и вновь спрыгиваю с кровати.
Мама же, стоя ко мне спиной у окна, начинает расправлять большие перепончатые как у летучей мыши крылья и вдруг произносит:
— Ангел Енох? Анегл Енох?? Из книги жизни — изъять!!
Меня от страха оставляют силы, но я, сопротивляясь, падаю на пол, и на корточках ползу в коридор, слыша за спиной мерные, небыстрые мамины шаги.
— Инфицированные достали меня! — кричу я сам себе, будто крик этот что-то изменит — инфицированные поймали меня в какую-то свою хитрую ловушку!