В библиотеке Шацар нашел анатомический атлас и понял, что именно отец делает с его сестрами — он делает с ними других сестер всякий раз, когда задирает на них облачно-белые платьица.
Шацар не знал, зачем ему даже прикасаться к женщинам, если в них зло. Шацар не знал, где это зло скрывается — в беззащитной, птичьей нежности их рук, между их горячих губ или в блестящих, безумных глазах. А может быть, глубоко внутри, куда проникал отец.
Шацару было бы интересно посмотреть, но сестры не дали бы ему вскрыть себя. А он бы, наверное, не стал. Других женщин он не знал. Иногда Шацар даже не был уверен в том, что другие женщины в мире были.
Шацар прочитал все о городах и странах за пределами его мира, но никогда не видел даже чьего-то чужого дома. Впрочем, он понимал, что все дома построены примерно одинаково. В них стоят одинаковые вещи — столы, кровати, стулья. Шацар не пропускал ничего интересного. История была заключена в буквах.
Когда все закончилось, отец подтянул Саянну к себе, запустил руку ей между ног, а потом утер пальцы платком.
Шацар посмотрел на заплаканное и злое лицо Саянну. Она утирала слезы рукой. Шацар читал, что это неловко — видеть чужие слезы, но ему не стало неловко.
Ему никак не стало.
До вечера Шацар просидел на чердаке, перекладывая вещи в сундуке. Он вспоминал стихи, каждой вещи был посвящен свой собственный. Строчки цеплялись друг за друга как бусины в ожерелье.
После ужина, Шацар отправился спать. Дождь не прекращался, наоборот, казалось, хлестал все сильнее и сильнее. Шацар читал страницу за страницей, лежа под кроватью, с крохотной свечкой, освещавшей ему буквы. Отец не должен был заметить света, а то Шацар мог остаться без еды завтра — а ведь он любил гренки и джем.
Сон не шел. В его голове часы отсчитали около трех часов ночи, когда он услышал легкий скрип двери.
Он услышал голос Саянну, такой тихий, что ему могло и почудиться:
— Шацар. Пора.
Выглянув из-под кровати, он уже никого не увидел. Но Шацар знал, куда идти. Шацар крался так тихо, чтобы его не услышали даже мыши, которые, судя по тому, что Шацар о них знал, обладали большим диапазоном распознаваемых звуков, нежели его отец.
На улицу Шацар вышел через черный ход. Дождь хлестал его по щекам так, что было почти больно. Холод тут же пронзил кости Шацара. Но он должен был быть босым. Шацар шагнул прямо в грязь, она с хлюпаньем расступилась, и на секунду Шацар представил, как тонет в ней. Еще он представил, как будет отмывать следы грязи в доме, дрожа от страха, от одной возможности, что проснется отец. Не потому что отец — страшный. Все неожиданное — страшно.
На заднем дворе, в мертвом саду, откуда открывался лучший вид на маяк, собрались они. Пять девочек в ночных рубашках, промокших от дождя и лакированных туфельках черных от грязи. Они говорили, Шацар один должен быть босой, потому что он — мужчина. Маме не нравится скверна в нем.
Сестры ждали его.
Саянну зашипела:
— Поторапливайся, Шацар.
Она всегда командовала, она не была старшей, но была главной. Она знала о Маме больше других.
Дождь усилился и где-то вдалеке молния пронзила небо, освободив удивительный свет. Раньше, до того как прочитать, откуда берется молния, Шацар думал, что в месте, где плотная ткань ночи рвется, появляется солнце.
ebooksa