Свет подходит ближе; тьма отступает. Корабль, покачиваясь на малой волне, вплывает в рассвет.
А надо мной склоняется он, колосс.
– Да, это Уортроп. Да, ты снова в наших комнатах в «Плазе». Да, уже поздно – позднее, чем ты думал. Три часа утра, час самоубийц уже близок, для тех, кто верит в подобные вещи. Наступает одиннадцатый день твоих внезапных каникул в стране лотофагов. Ты обезвожен и страшно хочешь есть, – точнее, захочешь, как только пройдет тошнота. Не беспокойся – я заказал много еды, ее принесут, как только откроется кухня.
– Одиннадцатый день? – Слова даются мне с трудом. Мой язык толст, как сарделька.
– Иным случалось проводить в опиумном притоне и больше. – Он устало опускается в кресло у моей кровати. Вид у него ужасный. Он небрит, щеки ввалились, глаза покраснели от бессонницы, веки посерели, точно подведенные тенями. Он наливает себе чашку давно остывшего чая.
– Как вы меня нашли?
Он пожимает плечами.
– Подумаешь, задачка. Объединенных сил дюжины монстрологов и половины полиции города Нью-Йорка вполне хватило, чтобы ее решить. – Он отхлебнул чая, сверкнув поверх чашки темными глазами. – Теперь моя печаль в другом – потеря
– Я не терялся, – сказал я.
– С твоего позволения, я придерживаюсь иной точки зрения. В общем-то, я до сих пор не уверен, что ты нашелся.
– Я ничего не буду вам объяснять.
– Я и не прошу.
– Я вам ничего не должен.
Он кивнул. Я удивился. Он сказал:
– Зато я кое-что тебе задолжал. Извинения. Ты был абсолютно прав, Уилл. Ты не просил меня… – Он запнулся в поисках подходящего слова. Неопределенно взмахнул рукой. – Об этом. Но все-таки ты здесь, и я тоже. Троя сожжена, и тебе надо пробираться домой, – правда, я не совсем уверен, где в этой причудливой метафоре мое место: то ли я мачта, к которой ты привязал себя, или, быть может, верная Пенелопа?
Я отвернулся.
– Вы не Пенелопа.
Он тихо засмеялся.
– Что ж, и на том спасибо. А то я думал, ты скажешь, я Циклоп.
– Кажется, меня сейчас стошнит.