– Охотник, – позвал я сестру, – скажи Верну, как тебя зовут.
– Секунду, – отозвалась она, взмахнув рукой в воздухе. Ее лоб наморщился, и мы поняли, что она уловила что-то, вероятно, очень отдаленное, но мы не могли знать, что именно.
Нам запрещено любить, мы квакаем и воем
Кейтлин Р. Кирнан
Вот как все обстояло: ночь, через час после сумерек, июньское полнолуние, последняя излучина реки Касл-Нек извергала лиманы, соленые болота и песчаные валы, которые, в свою очередь, были известны как бухта Эссекс и Инсмутская гавань. Лавкрафт назвал эту реку Мануксет, но на самом деле она называлась не так. Это было слово-гибрид, образованное от алгонкинского «ман», что значит «остров», и «уксет» – то есть «в самой широкой части реки». Это не так уж неточно – ибо в этом месте Касл-Нек не претендует на то, чтобы называться рекой, а представляет собой лишь вялую мешанину из мелких ручьев, топей, непроходимых участков болот, дюн и густых лесистых островков, предваряющих бухту Эссекс (другими словами, Инсмутскую гавань). В эту ночь в июне 1920 года луна только-только прояснила горизонт и теперь низко светила красным через Атлантический океан за бухту Ипсвич. Свет этой луны приводил в дрожь мужчин и женщин, не привыкших к гниющему морскому порту Инсмута. Им хотелось отвернуться, потому что она была похожа на око какого-нибудь бога, который смотрел на мир и творил зло. Но своеобразные жители городка такими ночами наслаждались. В лунном свете они раздевались и плавали в холодной воде до красноватого хребта рифа Дьявола и резвились с существами, в которые когда-нибудь сами превратятся путем медленных метаморфоз. Таковым положение вещей стало с тех пор, как капитан Обед Марш, вернувшись из южных морей на «Королеве Суматре», принес увядающему городу процветание в виде дара трансцендентности и бесконечной жизни для всех его обитателей. Тогда же он начал проповедовать евангелие от отца Дагона и матери Гидры.
Но это не урок географии и даже не истории. Это кое-что другое.
Кто-то скажет, что это история любви. Хорошо, давайте назовем ее так, но только ради удобства. Кто-то пойдет дальше, проводя аналогии с шекспировской «Ромео и Джульеттой», хотя это будет излишне, неуместно и слишком сентиментально.
Жил-был упырь, который влюбился в жительницу Инсмута. Ее родители считали это, мягко говоря, неприемлемым. Ей же было суждено спуститься по темным глубинам многообразия остроконечного Йахантлей вдали от мелководья рифа Джеффри. Возможно, ей повезло бы удачно выйти замуж, взяв себе в мужья кого-нибудь из Глубоководных, которые населяли город, или, в худшем случае, достойного, прежде бывшего человеком последователя Эзотерического Ордена. Она носила бы фантастические, частично золотые диадемы, браслеты, ножные браслеты, кулоны с нешлифованными рубинами, изумрудами, сапфирами и алмазами. Какой заботливый родитель не встревожится от того, что его единственная дочь может по глупости отказаться от столь драгоценного будущего – и все только ради безрассудной страсти к такой низкой и мерзкой твари, как упырь?
Девушку зовут (или звали, если вам не нравится перескакивать с одного времени на другое) Элберит Гилман, и ночью, о которой идет речь, ей было немногим более шестнадцати лет. По всей вероятности, она была уже давно обручена и просто ожидала завершения своего развития.
У упыря не было имени, которое можно было бы выразить человеческим языком. С небольшим кланом себе подобных он проводил свои дни в гниющих тоннелях под кладбищем на старом холме. Крышей этих тоннелей служили давно опустевшие разбитые гробы и корни старых дубов и болиголовов. В отличие от Элберит упыря ожидало не столь светлое будущее. Он мог рассчитывать лишь на несколько свежих трупов, сухие кости, на которых не осталось ни капельки костного мозга, да компанию в лице его порочного и брюзгливого родственника. Возможно, если бы ему когда-нибудь улыбнулась удача, он тоже мог бы спуститься в подземный мир Царства Грез и поселиться на вершине Тока, над долиной Пнат, устланной миллиардами скелетов, где наиболее достойные из упырей не испытывают недостатка в самых свежих прогнивших трупах.
Почти год назад в такую же ночь упырь впервые показался из тоннеля – что представители его расы делают редко – и прополз почти семь миль через поле, лес и болото в сторону Инсмута. Он был необычным упырем, наделенным любопытством, увлеченностью и одержимостью. Эти качества не были в почете у подземных тварей, которые разумно избегали жестокого света солнца. Он слышал сплетни о морском порте, о его удивительных жителях и о договоре, который они заключили с этими бессмертными существами, которые не были ни лягушками, ни рыбами, но обладали поразительным (а для кого-то – тревожным или даже тошнотворным) сходством и с теми, и с другими. Ему очень хотелось увидеть этих существ своими глазами. В его клане, где каждый вечно был занят своими делами, вряд ли заметили бы его отсутствие. Разумеется, он собирался скрываться от людей и вернуться домой к рассвету. Он поднялся на сорок семь ступеней вверх к мавзолею, откуда бронзовая дверь вела в запрещенный Надземный мир.
Той ночью, когда до полнолуния оставалось еще несколько дней, Элберит со своей матерью, отцом и тремя сестрами (величайшей трагедией ее отца было то, что у него не было сына) пошла на ночную службу в храм Дагона и Новую зеленую церковь – она была в том же здании, в котором когда-то располагался Масонский храм. Вместе с семьей и обитателями честного сообщества имени Обеда Марша она своим грубым голосом запела шумные булькающие гимны Отцу, Матери и Великому Ктулху. Ей очень нравилось петь гимны, и, как это всегда бывает, ее голос считался одним из самых приятных во всем Инсмуте. После службы она вместе с семьей шла вдоль причалов мистера Зеведи Уэйта. Они наслаждались грязным зловонием, наступившим при резком и неожиданном отливе. Когда Гилманы наконец вернулись к своему накренившемуся и полуразрушенному дому на улице Лафайет, была почти полночь.
Никогда раньше упырь не мог представить себе такие чудеса, которые едва был способен понять тот, кто всю жизнь провел в темноте под кладбищем, – мощеные улицы, свет от газового светильника или свет в окне, дымоходы из щебня и красного кирпича, шпили, вдовьи площадки, купола георгианской архитектуры, кучки ржавеющих автомобилей, припаркованных то тут, то там. Разумеется, упырь был не в силах понять, что проспекты и переулки Инсмута были практически покинуты. Заколоченные досками окна и двери казались ему проявлением удивительного мастерства. Параллельные рельсы заброшенных железных дорог и телеграфные столбы, на которых давно не было проводов после многочисленных ураганов, представлялись ему тщательно просчитанным великолепием, о существовании которого он даже не подозревал. Упыри знали о Надземном мире – но очень мало. Его учили, что за искания чего-то большего предают анафеме, поскольку такое действие оскорбляет богов, которые охраняли и следили за питающимися мертвечиной тварями.
По счастливой случайности упырь решил присесть под окном спальни Элберит Гилман. Почти вся улица Лафайет была темной и пустой (что, насколько он знал, было нормальным состоянием для любого города). Его внимание привлек желто-оранжевый свет ее окна. Возможно, это была не счастливая случайность, а нечто прямо противоположное. Возможно, это была неизбежность, которая зачастую сопровождает любопытство. Темнота и тени были знакомы упырю, а освещенные окна оказались для него в новинку. Он сидел в сорняках под ветвями бузины и внимательно слушал звуки, которые были совершенно обычными, но он не мог этого знать – Элберит читала вслух, лежа в кровати. Он прислонил ухо к выветренной серой вагонке, наслаждаясь каждым звуком. Но лишь услышав скрип пружин матраса, когда свет в комнате потух, он собрался с духом и поднялся на свои лохматые неприспособленные конечности с копытами, чтобы заглянуть в окно.
Случилось так, что Элберит еще даже не закрыла глаза, чтобы унестись в приятные, радужные сны о светящихся террасах и иловых дворах Йахантлей или о безымянном городе, утонувшем в Средиземноморье Царства Грез, в проливе между Диат-Лин и городом Ориаб. Упырь начал легонько постукивать и царапать по стеклу, и Элберит поначалу решила, что это всего лишь ветви бузины, слегка качающиеся от ветра. Но затем
Такое чудовищное зрелище сперва привело Элберит в замешательство, и она чуть было не позвала отца, который, как она считала, по-прежнему охранял ее от всех злых призраков и гоблинов, что появлялись по ночам.
Видя ее красоту – еще одно совершенно незнакомое явление, – он непредумышленно (или просто не подумав о последствиях) кашлянул и произнес несколько слов, выразив свое удивление. Элберит, разумеется, не понимала языка упырей, поэтому для нее это был лишь гортанный шум, который можно было услышать от любого животного. Но она не отскочила и не закричала. Она посмотрела на упыря, и тот еще несколько раз ударил по стеклу.
– Если бы ты хотел причинить мне вред, – сказала она, – ты просто разбил бы окно и заполз по подоконнику.
Поскольку упырь не знал ни человеческого языка, ни языка тех, кто эволюционировал и уже не мог считаться человеком, этот вопрос значил для него не больше, чем его слова имели значение для Элберит.
Лингвисты назвали бы такую неудачную ситуацию «языковым барьером».
ebooksa