В дверях одного из кафе стоял Насиональ. Он пришел вместе со всем семейством посмотреть процессию братства. «Предрассудки и отсталость!» Однако следуя обычаю, он каждый год присутствовал при захвате улицы Сьерпес буйными макаренцами.
Насиональ немедленно узнал Гальярдо по его стройной фигуре и характерному для каждого тореро изяществу, которого не могла скрыть даже инквизиторская хламида.
– Хуанильо, вели процессии остановиться. Тут в кафе сидят иностранцы, им хочется получше рассмотреть Макарену.
Носилки со священной ношей замерли неподвижно. Музыка заиграла один из тех бравурных маршей, какими обычно развлекают публику перед боем быков, и тут невидимые носильщики стали в такт музыке переступать с ноги на ногу, раскачивая платформу из стороны в сторону и прижимая зрителей к стенам домов. Святая Дева вместе со всеми своими драгоценностями, цветами, светильниками и тяжелым балдахином заплясала под звуки веселой музыки. Этот тщательно подготовленный номер был предметом особой гордости макаренцев. Все парни квартала, вцепившись в края площадки, раскачивались вместе с ней и орали во все горло, восхищаясь этим чудом ловкости и силы:
– Пусть смотрит вся Севилья!.. Вот так здорово! Только макаренцы способны на это!
И когда музыка умолкла и носилки остановились, раздался оглушительный возглас – непристойный и богохульный, но вызванный чистосердечным восторгом. Кто-то пожелал здравствовать святой Макарене, святейшей, единственной, которая может и то и это лучше всех известных и неизвестных ему дев.
Братство продолжало свое триумфальное шествие, теряя павших бойцов на каждой улице и в каждой таверне. Восходящее солнце застало процессию далеко от ее прихода, на другом конце Севильи. Утренние лучи заиграли на сверкающем убранстве статуи и осветили мертвенно-бледные лица участников празднества. Весь кортеж, застигнутый рассветом, походил на толпу распутных гуляк, расходящихся после оргии.
Неподалеку от рыночной площади носилки были брошены посреди улицы, и вся процессия разошлась по ближним кабакам «пропустить утренний стаканчик», заменив на этот раз местное вино крепким агуардьенте[48] из Касадьи-и-Руте. Белые туники братьев превратились в грязные тряпки, покрытые отвратительными пятнами. Перчатки были растеряны. За углом один из кающихся, изогнувшись дугой и опираясь на погасший факел, шумно освобождал свой переполненный желудок.
От блестящего иудейского воинства уцелели только жалкие остатки; можно было подумать, что оно возвращается после разгрома. Капитан еле плелся, шатаясь из стороны в сторону; сломанные перья свисали на его серое лицо, но он старательно оберегал свое славное одеяние от чужих рук. Честь мундира превыше всего!
Гальярдо покинул процессию вскоре после восхода солнца. Хватит и того, что он сопровождал Святую Деву в течение всей ночи, и, уж конечно, этого она ему не забудет. Последние часы фиесты, продолжавшейся до полудня, когда Макарена возвращалась в церковь Святого Хиля, были самыми тяжелыми. Выспавшиеся, свежие и трезвые, зрители издевались над грязными и пьяными после всенощного бдения братьями, которые были смешны в своих капюшонах при свете солнца. Нехорошо, если увидят, как матадор поджидает этот пьяный сброд у дверей кабака.
Сеньора Ангустиас встретила сына в патио и помогла ему освободиться от облачения. Гальярдо нужно было хорошо отдохнуть после того, как он исполнил свой долг перед Святой Девой. В воскресенье предстояла коррида – первая после его несчастья. Проклятое ремесло! Никогда не знаешь отдыха, да и бедные женщины недолго пожили спокойно – снова начинаются тревоги и страхи.
Всю субботу и воскресное утро матадор принимал визиты восторженных поклонников, приехавших в Севилью из других городов на ярмарку и праздничные корриды, назначенные в дни Страстной недели. Все радостно ему улыбались, уверенные в новых успехах:
– Поглядим, каков ты! Любители надеются на тебя. Как ты себя чувствуешь?
Гальярдо не сомневался в своих силах. За время, проведенное в деревне, он очень окреп. Теперь он чувствовал себя таким же сильным, как до ранения. Правда, когда он охотился в Ринконаде, он ощущал в раненой ноге небольшую слабость, напоминавшую ему о несчастном случае. Но замечал он ее лишь после больших переходов.
– Сделаю все, что могу, – ронял Гальярдо с напускной скромностью. – Надеюсь, все будет хорошо.
Тут вмешивался дон Хосе, как всегда слепо верящий в своего кумира:
– Ты будешь хорош, как роза… как ангел. Считай, что все быки у тебя в кармане!
Поклонники Гальярдо, позабыв на время о корриде, принялись обсуждать новость, облетевшую весь город.
Среди лесистых гор, в провинции Кордова, гражданская гвардия обнаружила разложившийся труп с размозженной головой, почти начисто снесенной выстрелом в упор. Опознать труп оказалось невозможно, но, судя по одежде и карабину, это наверняка был Плюмитас.
Гальярдо слушал молча. С того дня как бык поднял его на рога, он ни разу не видел разбойника, но хранил о нем добрую память. Батраки с фермы рассказывали, что в то время, когда матадор боролся со смертью, Плюмитас дважды заходил в Ринконаду справляться о его здоровье. Потом, когда Гальярдо жил с семьей в имении, пастухи и работники часто сообщали ему тайком, что Плюмитас, повстречав их на дороге и узнав, что они из Ринконады, передавал привет сеньору Хуану.
ebooksa