Боже меня упаси, брат Филипп, я никоим образом и подобием не посягаю на ваши прерогативы. Все ж таки меня гложет червь сомнения… Выдержит ли барышня Виктория то тяжелейшее бремя, каковое вы твердо намерены на нее возложить?
Воистину Ярмо Господне есть. Коли, обладая многими достоинствами и возможностями кавалерственной дамы, знать, что обрести таковой статус ей не суждено ни присно, ни во веки веков.
— Физической силы и твердости характера ей достанет, брат Павел. Однако ж, насколько она окажется истинно сильна духом, нам не ведомо. Ибо всякое творение пребывает в расположении Господнем.
— Либо дело тут в неизреченном пророчестве, Филипп Олегыч?
— Возможно и такое суждение, Пал Семеныч.
— Да свершится оно по истинной мудрости!
Кстати, друг мой, у Анфис Сергевны предуготовлен для вас нарочитый и благочестивый подарок. Некогда его идеей ее воистину пророчески осенило в убежище.
Воротимся же к нашему почтенному обществу, кое мы покинули под столь неблаговидным предлогом как табакокурение. Бог мой, до чего же неистребим сей многовековой порок!
Филипп в основном представлял, какое иконописное дарение ему предстоит с благоговением принять. Но свершившееся будущее в прошлом творчески, неисповедимо превзошло его схематичное предзнание в продолжающемся настоящем.
Анфиса пригласила гостей в уютную студию с лоджией-эркером, выходящей на северную сторону, как полагается у профессионалов, работающими с цветом и красками. На глаз художника прикинув освещенность, слегка раздвинула плотного переплетения тюлевые шторы, затемнила поляризационные стекла в двух пирамидальных потолочных окнах. Только затем порывно сдернула серебристую ткань с небольшого размера иконописного лика, размещенного на столе…
Старорусский канон дама-неофит Анфиса соблюла безукоризненно, но даже вполне компетентных и православных ценителей, как будто беззвучным громом поразил тяжелый неотступный всепроницающий взор Спаса Гневного. Мгновенно воцарилась благоговейная тишина, где каждый волей-неволей перебирал в памяти все грехи свои и неизбежные, неизбывные мелкие прегрешения.
«Господи, помилуй мя, грешного! Твоя, Твоих Тебе приносящих… Не мир Ты нам принес, но меч, разящий скверну бездуховную…»
Избавившись от первого мирского впечатления, инквизитор Филипп отступил вправо, потом взглянул слева на икону, все это время не отводившей от него темно-фиолетовых, еле заметно мерцающих глаз Спасителя.
«Гляди справа и увидишь мудрое наставление в очах рыцаря-зелота Павла. Слева узри печальную мудрость рыцаря-адепта Патрика. В центре — лицом к лицу гнев Господень в зеницах веселой ярости рыцаря-зелота Филиппа…»
Какого-либо кощунственного портретного сходства Сына человеческого с чертами лиц всех трех рыцарей инквизитор Филипп не выявил, тем не менее, сокровенное выражение их глаз богомаз Анфиса передала верно.
«Прости ее, Господи, пусть она ведает, что творит, истинно соблюдая имя Твое молитвами святыми…»
Рыцарь Филипп вышел из ипостаси инквизитора и в куртуазных выражениях, в самых наилучших образцах орденского красноречия рассыпался в благодарностях по адресу кавалерственной дамы Анфисы. При этом он не преминул своемысленно подметить:
«М-да… Дарение достойно любых восхвалений. Икона восстала истинно чудотворной еще до трансмутации в убежище.
Ее бы куда-нибудь в церковь к мирянам да под стекло. От паломников уж точно не стало отбоя… Доску-то Анфиса расписала с большой долей теургии, в максимуме коэрцетивности. Неопределенной степени вневременная ретрибутивность неизбежна в разбросе вероятностей, невзирая на прелиминарное видение в асилуме…»
Между тем Настя приникла к Филиппу и не совсем тактично, хоть и незаметно, по-арматорски ему сообщила тактильным кодом:
ebooksa