— Ага! Из Америки летать сюда через день вряд ли получится, — иронически отозвался Филипп. — Кстати, завтра мне уже визу поставят янки-америкосы.
— Нет, ты не понял, — Настя иронии предпочла не заметить, сосредоточенно управляя джипом, — из Штатов ты через месяц ко мне стопудово вернешься.
Зато на этой неделе грозится приехать моя матильда из Азии и собирается нас плотненько пасти. Чуть ли не до веселого Рождества и счастливого Нового года. Дура тетка ей написала, что мы — тили-тили тесто жених и невеста.
— Счастье-то какое! Исайя, ликуй!
— Не смейся, Фил. Моя распрекрасная несравненная матильда намерена, я догадываюсь, быстренько устроить смотрины твоих родителей, не допустить преждевременного сватовства и моего раннего несчастливого замужества в студенческом мезальянсе. А также в первом семестре самолично оберегать меня и предостерегать от соблазнов новоявленного мне университетского бытия.
Настино саркастическое сообщение отнюдь не явилось для Филиппа долгожданным событием. Вроде бы намечалось: любящая мать со дня на день объявится, «из рака ноги», дабы обустроить единственную дочь в вузе. Легально и законно на платном отделении факультета международных отношений и бизнеса Белгосунивера.
Однако вторая новость оказалась умопомрачительно сногсшибательной. Настя универсально решилась пренебречь родительской волей. И переломить материнско-отцовские надежды через колено. Точнее, через локоть, как она выразительным жестом показала, на секунду оторвавшись от баранки.
— …Во им! Я в медакадемию документы подаю. Среднего проходного балла мне, Фил, без понтов хватает после гостестирования. Без балды пускай предки на лечфак для меня баксы и евро в жесть отстегивают…
Отдав дань жаргонным словечкам, Настя перешла на более для нее привычный интеллигентный язык начитанной и книжной девочки:
— Ты у нас, Фил, отменно чудный педагог. Так я буду, не извольте сомневаться, сударь, чудесным доктором-педиатром…
«Слава Богу не акушером-гинекологом!!!
Боже милосердный, помогай юным матерям при первых родах! Ибо неразумные плоды наслаждений земных не ведают, что и кто их спасает…»
Ко вторнику все про все, произошедшее в ночь с субботы на воскресенье, Филипп постарался начисто стереть в кратковременной человеческой памяти. «Душевного спокойствия ради, в мирской ипостаси, судари мои».
В то же время апостолический инквизитор-харизматик, духовно и бессрочно пребывающий в нем, ничего не забывает, никого не прощает, покаянных словес не признает. Вероятно, в третьем круге посвящения рыцаря-неофита иначе быть не может.
«Прощение нам даруется куда реже благости или сочувствия», — вспомнил рыцарь Филипп вещие слова прецептора Павла. «Вестимо, сказал небрежно, будто не в строчку, как-то за ужином у Ники на даче. Значит, не просто так, а прорицал изречено…
Эх-ха, воздаяша за сокровенные силы и знания, за все хорошее, ох скучно, грустно… Сегодня хуже, чем вчера, а завтра совсем не лучше, чем оно было во вчерашний день…»
В понедельник пополудни, скорее ближе к вечеру Филиппу Ирнееву чуть взгрустнулось. Чисто по-человечески, в силу не чуждых любому из нас пессимистических чувств, время от времени без видимых предпосылок посещающих всех, кроме клинически жизнерадостных сангвиников-экстравертов.
Хотя, если подумать, одна-две или даже три внутренние причины немного меланхолически погрустить у Филиппа, право же, имелись.
О первой меланхолии насчет старой приятельницы Маньки ему вспоминать тогда не захотелось. Но о второй он не забыл: о том, как с утра ностальгически распрощался с заслуженной персональной «восьмеркой», передав ее, словно добра коня в поводу, другу Матвею. «Уходит то, к чему привыкаешь, убегает время, и мы меняемся вместе с ним. — Mutamur in illis…»
По второму или, смотря как считать, по третьему грустному пункту наш персонаж призадумался над устройством прощального вечера для друзей. Пусть расставаться им предстоит не надолго, до осени. Но что будет по окончании летних каникул со всеми ними в расположении судеб и жизнеописаний, никому не дано верно прогнозировать, предсказывать, прорицать, предполагать достоверно…
ebooksa