Поминать же здесь всуе ипостась Вседержителя и Бога-отца, думаю, мне не стоит в практическом контексте данного иносказания и сказания. Ибо принцип неизреченности нам продиктован регламентациями квиетического самоконтроля.
Притом, хотелось бы подчеркнуть, действенность и результативность наших дивинаций никоим образом и подобием не зависит от изреченной во языцех смысловой интерпретации слова, буквы и духа орденских ритуалов, преподающих боговдохновенные благодатные силы и знания.
Словом, нам без надобности, исходя из материальных аналогий бытия, буквально прославлять, на грани кощунства, подобно секулярам, обожествлять конкретное благодатное-де чрево и сосцы, вскормившие младенца Иисуса. Не говоря уж о славословиях по поводу целостности и непорочности интимной анатомии той исторической женщины, которой миряне-пустосвяты суесловно приписывают материнство, беременность и роды, практически, без иносказаний, дескать, материализовавшие Сына человеческого и Богочеловека…
Скажем, для нашей многоуважаемой Вероники Афанасьевны, — пусть не думает, будто я злословлю за ее спиной, — суесловное поминание Богоматери является просторечной божбой-эвфемизмом. Соответственно, в сакраментальных и карнавальных смыслах следует рассматривать простонародную площадную матерную брань.
В устной или письменной публичной интерпретации эктометрический культ Богоматери не обнаруживает и намека на подлинные духовные таинства. Например, апокрифическое Евангелие от Псевдо-Марии не имеет ни малейшего указаний на следы авторской харизмы. Тогда как текст оного апокрифа, судя по компетентному лингвистическому анализу добросовестных современных исследователей, был сочинен мужчиной гомосексуальной содомитской ориентации.
В этой связи не могу не заметить, что в эктометрической церковной обрядности, ежели она проистекает из мирских гендерных и семейных взаимоотношений, аналогий, тождеств, не сложились тавматургические таинства. Взять хотя бы обряд первого причастия, являющийся не более, чем светским мероприятием, хотя он и способствует в некоторой степени подростковой воцерквленности.
На мой взгляд, обряд венчания мужчин и женщин в конфессиональном храме также ни в коей мере не оказывается абсолютным таинством, если он не освящен истинной тавматургией и нерушимостью обетования, скрепленного Божественным Промыслом. Зачастую церковный брак как социальная институция в странах с государственной религией есть секулярная профанация и тождественен богохульному лживому помазанию на политическое царство недостойных светских правителей…
О том блестящем дискурсе и последней содержательной беседе с Павлом Семеновичем на просторах техасского ранчо нынче Филипп словно позабыл. Как-то все быстро изгладилось из его памяти в мирской ипостаси.
Ничего тут не поделаешь, если любимая девушка Настя слезно зовет вернуться побыстрее. И читать она, слышать ничего не желает о радостной встрече где-нибудь на Монмартре в Париже.
Не менее знаменитый бульвар Сансет в Сан-Франциско тоже прекрасно. Особенно, когда б по-мужски сильно пожаловаться в хорошей компании на таких и сяких особ прекрасного слабого пола.
— …Отношения между мужчинами и женщинами, Вань, нужно воспринимать так, как они есть. Слабо тебе или неслабо. Скрытого философского и теологического смысла в них искать не стоит…
Это — явление мирской природы. И относится к мирному единому сосуществованию мужчин и женщин следует как к стихийному бедствию. Никак не предугадаешь, когда оно начнется, чем грозит обернуться, каким потопом и потоком слез выльется…
Так или не так, Игорь Иваныч?
— А я что тебе, Филька, говорил? От них не спасешься.
Но беречься надо. Я, например, в целях безопасности от моей супружницы, как только они вдвоем с тещей на меня наседать начинают, короткими перебежками ухожу из-под обстрела.
Тебе хуже, если велено предстать и грудью бросаться под два танка с одной гранатой. Сострадаю и соболезную…
Ваня тоже посочувствовал бедному Филиппу:
— Филипп Олегович! Вам ведь не надо возвращаться домой прямо сегодня или завтра?
— Ну нет. Не положено мне вас бросать в Америке с бухты-барахты по личной душевной надобности.
— Тогда ваша Настя может еще передумать, пока мы будем один день в Вашингтоне, два дня в Нью-Йорке, — попробовал Ваня утешить расстроенного и обиженного в лучших чувствах учителя.
ebooksa