Саведжи

— Да, ты должен испытывать паранойю, — произнес Вернон, уже видавший такое раньше. — Такое бывает, когда скрываешь страшную тайну.

Он не пытался отступить. По своему опыту знал, что под подобным давлением ребенок быстро расколется и расскажет правду. Заметив, как Иван прошел мимо пиццерии, после чего смотался оттуда вместе с Сашиным парнем на его машине, Вернон ловко последовал за ними. Джек Гринвей ведь вместе с ним? Что за спектакль? Не спуская глаз с ребят, Вернон потянулся к пирогу. Он взял его с сидения, но тут же отпустил. Судя по температуре еды, складывалось ощущение, что она подключена к аккумулятору автомобиля.

— С ума сойти! — прорычал он, махая рукой, пока не утихла боль. — Да им можно квартиры отапливать!

Видя супер-горячий ланч, но не имея возможности прикоснуться к нему, Вернон пришел в дурное настроение. Он был голоден, раздражен и сильно отвлекался, глядя на пиццерию. К счастью, он заметил ребят, когда они направлялись к маленькой парковке позади здания. Подождал, пока гибрид заведется, а затем пропустил вперед несколько машин, прежде чем сесть им на хвост. Даже если они заметят слежку, он не хотел быть узнанным. Время от времени Вернон проверял пирог на пассажирском сидении. С каждым разом он казался менее горячим и больше не был в состоянии обратить океаны в пар. Собственно, доехав до светофора, Вернон понял, что может держать пирог в одной руке, не рискуя попасть в ожоговое отделение больницы.

— Оно того стоило, — пробормотал он и приоткрыл пакет. Держась одной рукой за руль, Вернон откусил внушительный кусок. Зубы впились в остывшую корку, однако, к несчастью для Вернона, начинка все еще была горячей, как раскаленная лава. Он инстинктивно выплюнул все на ветровое стекло. Понял, что соус такой же обжигающий, когда тот капнул ему на брюки вслед за выпавшими кусочками мяса. — Да что за... — закричал он и попытался смахнуть это подобие раскаленного угля. Частный детектив запаниковал, ощущая, как жжет его рот, руки и промежность. Несмотря на то, что красный свет светофора вот-вот должен был смениться зеленым, он отстегнул ремень безопасности, рывком открыл дверь и выпрыгнул из машины, удерживая ткань брюк подальше от кожи.

— Вы в порядке? — спросил парень на тротуаре, с видом удрученного знаменосца держащий табличку с объявлением о распродаже инвентаря для гольфа.

Вернон Инглиш прекратил отряхиваться и стянул кепку с головы. С раскрасневшимися щеками и слезящимися глазами он оглянулся.

— Горячая еда, — это все, что он сумел произнести поначалу, когда машина впереди оторвалась на светофоре. — Ее нужно запретить!

Саша Саведж чувствовала себя так, словно только что призналась в убийстве. После того, как она рассказала дедушке о своем пристрастии к вегетарианской еде, они несколько минут просто сидели бок о бок на его кровати, не глядя друг на друга. Олег, не моргая, уставился в пространство. Саша не знала, что сказать после своего признания. Она редко когда могла позволить себе такую откровенность, даже с друзьями, и оттого чувствовала себя странно, но в то же время испытывала огромное облегчение. Лишь Катя обреченно бормотала что-то себе под нос, сидя на полу перед ними.

— Это ерунда, — в конце концов произнесла Саша. — И не меняет того, кто я есть.

— Мясоед, — сказал Олег, словно напоминая ей.

— Возможно, — сказала Саша, наклоняясь, чтобы вытащить рукав Кати у нее изо рта. — Или... возможно, больше нет.

Поднявшись, она увидела, что его внимание приковано к остаткам тофу, который она забрала у Кати.

— Как ты к этому пришла? — спросил он и перевел взгляд на Сашу. — Только честно.

Саша какое-то время раздумывала над вопросом. Она хлопнула ладонями по коленям, понимая, что разговора не избежать.

— Поначалу из-за парня, — сказала она, глядя на малышку Кэт. — Но сейчас я даже не знаю, что и думать. Я месяц прожила без мяса и едва ли могу сказать, что соскучилась по нему.

Олег кивнул, все еще глядя на нее сбоку.

— И как ты скрывала это от нас? — тихо спросил он.

Саша выдохнула, уставившись в стену. Одно дело признаться в изменении вкусов и совсем другое — в том, что в доме ей кто-то помогал.

— Мама была добра ко мне, — наконец сказала она, поморщившись.