Густых махнул рукой:
— Иди. Потом поделишься впечатлениями…
Сидоренков задом попятился к дверям, Густых внезапно сказал:
— Стой. Про вчерашнюю ночь забудь. Никто никуда не ездил. Ты ничего не знаешь, не видел и не слышал. Был дома, с женой. Это очень важно. Ты меня понял?.. А вот теперь можешь идти.
Ровно в девять прибежал Кавычко. Он принес сводку происшествий за ночь.
Затараторил без предисловий:
— На Черемошниках снова собаки! Исчезающие трупы! Шкуры забрали фээсбэшники!
— Чьи шкуры? — перебил Густых, ничего не понимая и продолжая думать о своём.
— Шкуры, Владимир Александрович, были собачьи. Но когда собак застрелили, из этих шкур выпали два человеческих трупа!
— Ну да? — удивился Густых. — А ты не… преувеличиваешь?
— Есть показания трёх человек! — радостно подтвердил Кавычко. — А через несколько минут, когда подъехала "труповозка" из "Скорой" и бригада ФСБ, трупов уже не было! Пропали! Даже крови на снегу не осталось!..
Густых молча потёр подбородок.
— Ну, пусть над этим Владимиров голову ломает. Что ещё?
— Ещё — в Цыганском посёлке девушку украли. Из постели вытащили, и никто не заметил!
— Гм! — сказал Густых; он окаменел, но голос его оставался по-прежнему холодным и отстранённым. — А может быть, это у цыган обычай такой — невест воровать?
— Ага, как в "Кавказской пленнице", — усмехнулся Кавычко. — Только в посёлке-то следы остались, на снегу. В лес её уволокли.
— И что?
— Ничего. Девушка пока не найдена, а следы похитителя затерялись на берегу озера.
— Как зовут? — внезапно спросил Густых.
— Кого? — опешил Кавычко.