— Тарзан! — вскрикнула она.
Смёрзшаяся шерсть; твердая, как полено, лапа.
Осталось немного, ещё чуть-чуть.
И она, слизывая со щеки ледяные слезинки, старательно откопала бок и морду Тарзана. Она уже ничего не видела: в ледяной пещерке стало совсем темно. Она легла рядом с ледяным Тарзаном, обняла его, прижалась к нему, и стала дышать в каменную шерсть. Шерсть постепенно становилась мокрой и мягкой.
Алёнка с облегчением разревелась и затихла. В голове у неё всё спуталось, поплыло, и она провалилась во тьму.
* * *
Утром, сквозь сон, Алёнка услышала какой-то стук. Ещё не проснувшись толком, она уже догадалась, что это такое.
Баба на коленях стояла перед порогом и колотила слишком большим для её маленьких рук молотком.
Она бормотала при этом, то ли ругаясь, то ли молясь, и Алёнке, наконец, надоело притворяться. Она села на постели и спросила:
— Баба, что ты делаешь?
Баба посмотрела на неё из-под скрюченной спины.
— А, проснулась уже… Да вот… Чиню тут.
У Алёнки почему-то сильно закружилась голова. Так сильно, что она обеими руками ухватилась за постель, чтобы не свалиться на пол. Комната плыла перед глазами, и старые фотографии под стеклом, развешенные на противоположной стене, водили странный хоровод.
— Баба! — испуганно позвала Алёнка.
— Чего? — насторожилась баба.
— Мне что-то плохо… Голова кружится.
Баба с кряхтеньем поднялась с колен, отложила молоток, засеменила к Алёнке. Потрогала её лоб, всплеснула руками:
— Господи, да ты вся горишь… Простудилась, что ли?
Алёнка откинулась на подушку. Стало жарко, муторно. Было трудно дышать.
— Ай-яй-яй, — запричитала баба. — Всю зиму не болела, в морозы весь день на улице — и ничего. А тут потеплело — и на тебе… Ох, Господи!