Чёрный став

— Люди брешут Бог зна что. Не слушай их, Марынка…

Щеки Марынки побелели, глава блеснули злым огоньком…

— Может, и не брешут! — сказала она с внезапным раздражением. — Женихаешься с Ганкой — так и иди до ней!..

— Бог с тобой, Марынка! Что ты…

Но тут Одарка сердито закричала из сеней:

— Марынко! Чего копаешься? Батько уже на возе!..

Она заглянула в дверь, увидела Наливайко и уже сладким голосом пропела:

— А, Корнию! Я и не знала, что ты тут!.. От спасибо, что не забываешь нас с дочкой!..

Наливайко хмуро пробормотал:

— За сундуком пришел. Надо до хаты снести…

— Может, посидишь? Суховей и подождать может…

— Чего там ждать? — сердито отозвалась Марынка. — И то уж вечер…

Наливайко вытащил из угла свой сундучок и взвалил его себе на плечо.

— Ну, так и то… — сказал он смущенно. — Доброй дороги, Марынка…

Марынка ничего не ответила. Отвернувшись, она сердито увязывала свой узелок в дорогу…

Одарка вышла за Наливайко на крыльцо и там шепотком сказала:

— Больная, от то все и сердится… Приходи до нас, еще побалакаем…

Наливайко молча кивнул головой…

Он снял с плеча сундук, чтобы взять его поудобнее и, пока возился с ним — со двора выехала суховеева гарба. Марынка съежилась в углу повозки, вся закутанная в материнскую шаль, и даже не взглянула на него…

Мельница Тараса Порскалы теперь не работала: старое зерно уже было смолото, а нового еще не было. Везде стояла глубокая, тишина — и в самой мельнице, и на сукновалке и даже на плотине, где задерживаемая поднятой загородкой вода бежала через край и щели тихими, ленивыми струями. Огромные, мшистые колеса высохли и позеленели, застыв на своих неподвижных осях…