Я отметила, что она упомянула лишь цесаревича, хотя тот приходил с невестой, которая явно находилась в родстве с Тимофеевыми. Тем не менее приязни к ней не испытывали ни отец, ни дочь.
— Не было там никакой бомбы. Свёрток с книгами, — чуть поморщилась я, вспоминая, как глупо выглядела на полу рядом с неудачливым бомбистом.
— С Соколова сталось бы и настоящую бомбу пронести, — нахмурилась Анна. — Он такой… странный.
Пожалуй, странный — не самое удачное определение аспиранта. Я бы сказала, что его странности граничат с душевной болезнью и уж точно не должны оставаться незамеченными либо целителями, либо стражами правопорядка.
— Помилуй, душенька, кто бы его допустил с настоящей бомбой? — успокаивающе сказал Тимофеев. — Охрана цесаревича не зря жалованье получает. Ничего Михаилу Александровичу не грозило.
— Я бы не была в этом столь уверена. В прошлый раз, папа, ты меня тоже успокаивал, а потом выяснилось, что покушение было самым настоящим. И если бы не один из охранников, закончилось бы это печально для Львовых.
Я опять пожалела, что не успела расспросить Николая, что же такого случилось. Но я уверена в одном: если что-то печально закончится для Львовых, это для меня не столь страшно, как если это что-то печально закончится для Хомяковых.
— Львовы не столь малочисленны, чтобы гибель цесаревича стала критичной, — возразил Тимофеев.
— Ты прекрасно понимаешь, о чём я, — вспыхнула его дочь.
Всё страньше и страньше, как говорила незабвенная Алиса. Я переводила взгляд с отца на дочь, пытаясь понять… нет, не что они говорят, а о чём они умалчивают.
— Ты ушла с занятий? — резко сменил тему Тимофеев.
— Нет, у нас как раз закончилась лекция, когда я услышала про тот ужас, что у вас случился.
Голос её дрогнул, и я испугалась, что успокоившаяся уже Анна сейчас расплачется.
— Это вы про Софию Данииловну? — «наивно» уточнила я. — Мне тоже она показалась слишком плохо воспитанной для того места, на которое претендует. «Ужас» — слово, которое её прекрасно характеризует.
Глаза Анны сразу зажглись симпатией. Её же отец успешно справился с улыбкой, заменив строгим взглядом и выразительным покашливанием.
— Елизавета Дмитриевна, не нам с вами осуждать выбор цесаревича.
— А он был? — уточнила я. — Или за него выбрали?
— Елизавета Дмитриевна! — воскликнул Тимофеев. — Мне казалось, что вы меня не способны шокировать больше, чем сегодня в коридоре. Но я ошибался.
— А что было в коридоре? — заинтересовалась Анна.
— Ничего интересного, поверь, душа моя, — мрачно посмотрел на меня Тимофеев.