4
– Ты говоришь на акийском, – осмелился произнести Гилас.
Он стоял в полумраке хижины и весь дрожал.
– Еще бы я на нем не говорила! – резко бросила одноглазая старуха. – Я ведь родом из Акии. Меня зовут Горго. А тебя как?
– Блоха, – соврал Гилас.
– Говори настоящее имя.
– Э-э… Гилас.
Горго опустилась на скамью возле большого очага и разложила на коленях огромный живот. Старый пастуший пес с трудом поднялся на ноги и захромал к хозяйке, виляя хвостом. Та взяла ведро, плеснула в глиняный черепок молока и замерла, глядя, как собака его лакает.
– Ну, что встал? – вдруг рявкнула Горго.
Гилас не сразу сообразил, что она обращается к нему.
– Подкорми огонь и садись, – приказала она. – Чумы у тебя нет, это сразу видно, да только если не обсохнешь, все равно помрешь.
Мальчик добавил в огонь сушеные коровьи лепешки, потом вылил из сапог морскую воду и подсел к огню как можно ближе: еще немного, и обжегся бы. В хижине оказалось темно и тесно. Гилас постарался не обращать внимания на запах мочи и гнилой рыбы.
Горго подняла усеянную пятнами фиолетовую лапищу и почесала щетину на подбородке. Ее затуманенный серый глаз обвел взглядом всю хижину, потом впился в Гиласа.
– Значит, ты был в рабстве у Воронов.
Гилас кивнул:
– В шахтах на Талакрее.
Горго фыркнула:
– Говорят, там все и началось. Вороны копали слишком глубоко и разгневали богов. Из-за них Солнце пропало. Такой холодной зимы, как прошедшая, никто не помнит, а весна и вовсе до сих пор не наcтупила.
Гиласу не терпелось спросить про Пирру, но мальчик прикусил язык. Он чувствовал: старуха все расскажет, только когда сама захочет, и не раньше.
– Что у вас здесь стряслось? – спросил Гилас. Зубы у него клацали от холода. – Я ни разу не был на Кефтиу, и…