Память Вавилона

22
18
20
22
24
26
28
30

Офелия сняла очки, чтобы не дать им покраснеть прямо у нее на носу. Она чувствовала себя немытой и дурно пахнущей и уж никак не ожидала от юноши такого признания.

– Октавио…

– Не надо лишних слов, – ровным тоном произнес он. – Даже если ты мне приглянулась, между нами ничего быть не может, и не только из-за устава, – добавил он с ноткой иронии. – Для меня ты слишком труслива.

Офелия снова надела очки, и профиль Октавио обрел четкие контуры; его смуглая кожа и черные волосы явственно выделялись на фоне окна. Казалось, он смотрит куда-то вдаль, обдумывая свое будущее. Девушка с удивлением поймала себя на мысли, что любуется им. Октавио был почти одного с ней роста, но ей он всегда казался гораздо выше, и теперь она поняла, почему так происходило: просто, в отличие от нее, он имел мужество нести ответственность за свои мысли, чувства и поступки.

«Так, значит, я слишком труслива?» – повторила про себя Офелия, откинувшись на спинку скамьи. Увы, она заслужила это определение.

Вскоре трамаэро приземлился на перроне «Дружной Семьи».

Едва они свернули в главную аллею Школы, как из всех камер зазвучало:

– Курсант Евлалия, курсант Октавио, вас срочно вызывают в кабинет леди Елены.

Они переглянулись. Не ночевать в общежитии считалось провинностью, за которую полагалось наказание, но, главное, директриса никогда не позволила бы кому-то из курсантов пропустить занятия – разве что в чрезвычайных обстоятельствах.

Офелия и Октавио прошли через лабиринт садов и крытых галерей, где царила тишина, нарушаемая только стрекотом цикад, но и те, почуяв их приближение, замолкали. Проходя мимо аудитории Крестников Елены, они увидели сквозь высокие окна, как все сидевшие там студенты повернули к ним головы. Вызов в дирекцию представлял собой гораздо более волнующее событие, нежели привычные понедельничные лекции, звучащие в наушниках. Тем более что подобный вызов, возможно, означал уменьшение числа конкурентов на получение степени виртуозов.

Когда Офелия увидела пришвартованный возле главного корпуса дирижабль, она почувствовала, что вот-вот задохнется: на белом боку летательного аппарата сверкало золотое солнце.

– Нас опередили, – заметил Октавио.

Миновав вереницу колоннад и лестниц, они вошли в директорский кабинет. Как всегда, там царил полумрак, и Офелия не сразу освоилась со сменой освещения. За мраморным письменным столом высилась слоноподобная фигура Елены. В кабинете находились еще трое: стражник из городского патруля, державший под мышкой шлем, лопоухий фотограф и Леди Септима, которая при виде изуродованного лица сына даже бровью не повела.

– Знание служит миру и прогрессу! – приветствовали собравшихся Октавио и Офелия, вытянувшись по стойке смирно.

– Знание служит миру и прогрессу! – ответил стражник.

Его борода напоминала взметнувшуюся волну. На фоне темной кожи каждый ее волосок отливал серебром. Судя по большому носу, с шумом вдыхавшему воздух, стражник происходил из обонятелей.

– Заранее приношу свои извинения сыну Леди Септимы за неудобства, причиненные этим вызовом. Я помню, что совсем скоро состоится церемония присуждения степеней, и, разумеется, вас не следует отрывать от занятий.

«Значит, – подумала Офелия, – меня в расчет можно не брать. По крайней мере, тон задан».

– В Школе Октавио не мой сын, а такой же курсант, как и остальные, – ровным голосом произнесла Леди Септима. – И я здесь не его мать, а официальная представительница лорда Поллукса. Исполняйте свой долг и спрашивайте курсанта Октавио обо всем.

Кивнув в знак согласия, стражник что-то положил на мраморную столешницу.