— И, я думаю, ты мой отец.
Пятьдесят оттенков МакКаммона или традиционное послесловие переводчика
Я не раз задавалась этим вопросом, работая над книгами Р.Р. МакКаммона. Также меня не покидал вопрос, как себя чувствовал М.Б. Левин, в переводах которого мы читали большинство других работ полюбившегося автора. К сожалению, вряд ли мне когда-либо доведется узнать ответ на этот вопрос, поэтому расскажу вам о том, как чувствует себя человек, которого на просторах сети Интернет уже окрестили
А чувствует он себя… странновато. В этот раз у меня создавалось ощущение, будто я заперта в прочную сюжетную клетку, некоторые детали которой мне так и хотелось изменить и перекроить, причем, перекроить довольно жестко, но внутренне я останавливала себя и говорила:
Скажу сразу, что на этот раз работа с книгой была особенно тяжелой — гораздо тяжелее, чем с «Рекой Духов», которая стала моим первым опытом в деле переводчика; сложнее, чем со «Свободой Маски», где я столкнулась с множеством языковых тонкостей, которые нужно было адаптировать; много труднее, чем с обеими книгами о Треворе Лоусоне, где я вообще позволяла себе определенные вольности. Все перечисленные книги объединяло лишь одно обстоятельство — я проникалась искренней человеческой симпатией к главным героям этих книг, и, перекладывая чужой текст с одного языка на другой, сопереживала персонажам и относилась к своей работе с искренней любовью. С серией «Майкл Галлатин» у меня отношения сложились несколько иные…
О вкусах, разумеется, не спорят, и каждому приходится по духу свой герой, но Майкл Галлатин лично для меня был героем… обычным. Я старалась — искренне старалась — отыскать в нем для себя то самое, что вызовет во мне тот же трепет, какой испытывала к Мэтью или Тревору, но этого чувства не появилось ни при прочтении первой части («Час Волка»), ни при переводе «Лесного охотника». Поэтому работать было тяжело: сделать качественный продукт без нежной любви к нему мне представлялось делом весьма и весьма непростым. У меня так, собственно, всегда — с любым делом, за которое я берусь. Его необходимо любить, иначе может получиться плохо.
Если честно, мне трудно судить о том, насколько хорошим получился «Лесной Охотник», но спешу заверить, что, несмотря на то, что оригинальный текст попал ко мне в жутком состоянии (куча слипшихся слов, рваные абзацы, и опечатки, явно перепутанные, оборванные предложения, которые приходилось выискивать отдельно в Интернете), я приложила все свои силы к тому, чтобы сделать эту книгу не хуже первой.
В оригинальном тексте (в той его версии, которую мне удалось отыскать), было весьма тяжело определить прямую речь — она периодически сливалась со словами автора, использовалась без привычных кавычек… текст во многом был просто
Скажу честно, здесь я никаких вставок не делала, старалась переводить максимально близко к тексту… за исключением лишь моментов, когда текст этот в переводе получался уж слишком отрывистым.
Когда приходило время что-то перекроить, я тут же пускалась в раздумья:
Я каждый раз гнула прутья этой текстовой клетки с максимальной осторожностью. Ведь
В общем, процесс раздумий был тяжким. К чему я пришла? Переводчик — это, конечно, не соавтор. Он работает с тем, что имеет, не отходя от текста в сторону. И все же есть переводчики, текст которых отчего-то и вовсе не может зацепить, а есть те, которые передают дух книги, как хороший повар передает вкус блюда и делает его изысканным деликатесом, в то время как его коллега может сделать из ингредиентов совершенно несъедобную смесь, хотя пользоваться они могут одним и тем же рецептом…
К какому типу переводчиков отношусь я, мне судить не хочется, но, разумеется, тянет быть тем, в чьих руках книга на русском языке оживает и становится не менее
Писать или переводить — вот, в чем вопрос. Что легче? Что сложнее?
Я не скажу, потому что на этот вопрос у меня нет ответа. Я просто знаю, что моей задачей в этой книге, как и в предыдущих работах с переводами, было сделать хороший и качественный продукт по заранее составленному рецепту. Буду надеяться, что у меня получилось, несмотря на то, с какими сложностями в механических тонкостях мне пришлось столкнуться и в каких темах покопаться. Впрочем, копаться и изучать всякое новое я искренне люблю, поэтому сведения, полученные после переводов, оседают в моем котелке плотным осадком и, надо думать, еще когда-нибудь пригодятся.
Единственное, что стало для меня по-настоящему — вот совсем — трудным моментом в этой книге, это, разумеется, постельные сцены.
Возможно, многие читатели не разделяют моего мнения в этом вопросе, но я страшно не люблю книжный секс. Чаще всего потому, что эти сцены в книгах не вызывают у меня ничего, кроме приступа нервного хохота. Мне всегда казалось, что в художественной литературе интимные моменты не стоит описывать досконально — в конце концов, у всех есть воображение и свое представление об этом, читатели прекрасно справятся с тем, чтобы при желании все себе представить. Но нет, многие авторы любят смаковать постельные сцены, еще и добавляя туда метафор и аллегорий, чтобы привнести в них определенную поэтичность. Наверное — поэтичность. Не знаю, зачем это еще… Как по мне, постельные сцены очень мало где получаются удачными и могут вызвать у читателя то, что призваны вызывать. Но это, разумеется, лишь моя позиция, я ее не пропагандирую.
Основная проблема состояла в том, что я прекрасно знала — в этой книге постельные сцены