Лесной Охотник

— Героем, — повторил Гантт. — А я, полагаю… точнее, нет, я знаю, что я герой. Все эти письма, статьи, газеты говорят, что так и есть. В «Сигнале» писали это: там была большая статья на трех страницах. Да, я герой. Яркий маяк, пример для всей немецкой молодежи. Пример того, к чему надо стремиться, — он снова посмотрел в пустое небо.

— Но я тебе так скажу… позволь мне тебе так сказать, — отчего-то поправился он. — Что жизнь героя… — он сглотнул песок, попытавшись собрать во рту слюну, чтобы хоть как-то промочить горло. — Это множество огней, освещающих твой путь в мире, но ни один из этих огней не горит, когда ты возвращаешься домой. Это обеты вечной любви, верности и безрассудного секса, но не тарелка заботливо приготовленной еды дома. Это восторг в глазах какого-нибудь юноши, который смотрит на тебя и говорит, что тоже хочет быть орлом, а ты уже видел при этом так много лиц, которые достигли этой цели или сгорели в этом пламени, так и не добившись признания общественности, — Гантт помолчал немного. В закрытой ладони мальчика продолжали ритмично перекатываться игральные кости.

— Я герой, — продолжил летчик еще тише. — Который находит слабости в еще более слабых людях. Я герой, который пробился из низов, который работал вчетверо усерднее других и ничего не ждал взамен. И которого никто не ждет. И, сказать тебе по правде, Майкл, иногда, когда парашюты не раскрываются у других, это заставляет меня улыбаться. Вот эти люди — которые разбиваются — герои. Они погибают в зените славы, погибают, делая свою работу. С одной стороны, и я бы когда-то хотел стать таким героем. Но, боже, как я люблю небо!

Гантт изменил положение. Майкл заметил, как он поднял руку и покосился на свои наручные часы.

— Твой «Ролекс», — хмыкнул пилот, и в его голос вернулась прежняя напыщенность. — Хорошая игрушка, но с «Брайтлингом» не сравнится.

— Уверен?

— Абсолютно. Ну, ты просто посмотри на разницу! Шахта шире, цифры четче… на мой взгляд, у тебя цифры вообще едва различимы, и нужно с лупой стоять и выяснять, где там число. Автоматический намотчик, хронограф. На самом деле, мои часы были сделаны специально для летчиков. И еще ни разу за четыре года они не доставили мне никаких проблем. Твой «Ролекс» может быть красивым, но с «Брайтлингом» ему не тягаться.

— Хм, — только и сумел отозваться Майкл.

— «Брайтлинг» делает часы с 1884-го. А «Ролекс», если я правильно помню, с 1908-го. И, если дашь себе труд посчитать разницу, то увидишь, что у «Брайтлинга» в сравнении с «Ролексом» на двадцать четыре года больше опыта. Что скажешь на этот счет?

— Скажу, что «Ролекс» очень быстро нагнал «Брайтлинг» и даже превзошел эту марку, потому что учился на ошибках «Брайтлинга».

— О, в самом деле? И в чем именно «Ролекс» превзошел «Брайтлинг»?

— В области гидроизоляции и ударопрочности, — спокойно ответил Майкл. — «Ролекс» носила первая в Британии женщина, которая решила переплыть Английский канал в октябре 1927-го. К слову, о температурной устойчивости: ты представляешь, какая холодная там вода?

— К, сожалению, пока могу только представлять, — фыркнул Гантт.

— После нескольких часов в воде ее «Ролекс» все еще отлично работал, — продолжил Майкл. — Насчет ударопрочности: мой «Ролекс» по-прежнему отлично работает, несмотря на то, что побывал в авиакатастрофе.

— А! Туше! — признал поражение Гантт в этом раунде с тонкой, хитрой улыбкой на лице. Он потянулся к запястью Майкла, чтобы внимательно рассмотреть часы. — Но есть аспект, в котором мой «Брайтлинг» все еще бьет твой «Ролекс».

— Да? И какой же?

— Ремешок. Это кожаный ремешок, видишь? — это был обычный кожаный ремешок, ничего особенного Майкл в нем не нашел. — Этот ремешок, — с гордостью продолжал Гантт. — Сделан из кожи с приборной панели истребителя моего отца, «Альбатроса» 1918-го года. Отец умер, но самолет посадить успел. Идеальная посадка, как потом сказали, несмотря на повреждения двигателя. И сам он был превращен почти в решето пулями. Его второй пилот прислал моей матери один из рисунков, которые отец набросал на базе. Он запечатлел на нем членов своей эскадрильи — его второй семьи. Сейчас этот рисунок хранится к нас дома в рамке. Помещали его туда вместе с куском кожи с отцовского самолета. После того, как моя мать умерла, я решил, что хочу быть ближе к человеку, который нарисовал этот рисунок, хочу быть более похожим на своего отца. Я хотел, чтобы что-то, что было ему дорого, всегда было при мне, — Гантт развернул запястье и поводил им перед лицом Майкла. — И вот, что вышло.

Майкл осознавал, насколько Гантт боится даласиффов. Они, разумеется, попытаются отнять часы и, скорее всего, преуспеют в этом. А вместе с часами уйдет и ремешок, который, по сути, представляет собой наибольшую ценность во всей конструкции. По крайней мере, для Рольфа Гантта. И он умрет, зная, что память его отца попала в руки к мародерам, то есть, потерялась навсегда.

Майкл подумал, что пришло время начать двигаться. Он сел, стиснув зубы от боли в плече и придержал его здоровой рукой. Мальчик продолжал трясти кости иногда разжимал пальцы, чтобы увидеть, какая выпала комбинация. Гантт вновь прислонился спиной к красной скале, лицо его окрасилось багрянцем от лучей закатного солнца, а глаза продолжали смотреть на простой кожаный ремешок часов.

Майклу никогда еще не было так трудно подниматься на ноги, но он это сделал.